— А Самохина почему не работает? — спросил Павлик.
— Муж у нее в госпитале объявился, — ответил Петров. — К нему поехала в Сызрань или в Саранск. Вам кланяться велела.
— Спасибо… — с теплым чувством сказал Павлик. — Над чем трудитесь?
— Листовку для Любани верстаем.
— Когда дадите оттиск?
— Через полчаса.
— Ладно… Я к этому времени вернусь, только забегу домой.
Когда Павлик проходил через комнату редакции, он подметил быстрый, острый взгляд Беллы, словно в лицо ему полыхнуло темным огоньком.
Дома он никого не застал, разгрузил свой вещмешок и вернулся обратно в редакцию. Там оставались теперь только Петров и шофер Тищенко. Павлик подписал вычитанный Беллой оттиск, и Петров начал уже упаковывать набор для отправки в поезд-типографию, когда позвонили из отдела и велели переменить заголовок листовки. Это потребовало небольших изменений и в тексте. Павлик быстро внес нужные поправки, вручил текст Петрову и вдруг неожиданно для себя решил послать Тищенко за Беллой.
— Вы меня вызывали? — спросила Белла входя.
— Да, отдел внес в листовку изменения, и надо будет заново считать гранки.
Павлик был удивлен каким-то сияющим видом Беллы, ее блестящие синие глаза сверкали торжеством.
— Вы вызывали меня только для этого? — спросила Белла.
— Да.
— А я думала, просто от скуки, от одиночества!
Белла засмеялась и прошла к своему столу.
Эта издевка не обидела, а смутила Павлика. Не потому ли, в самом деле, вызвал он Беллу, что у него не было больше Кати? Да нет же, он вовсе не думал об этом. Белла отличный корректор, а он пропустил однажды ошибку в таком простом слове, как «Зольдатен», и его долго потом преследовали смешным словом «солдакен». Но, быть может, где-то в глубине им действительно руководила тоска одиночества? Тогда не надо было делать этого…
— Вы не думайте, я не от обиды так сказала, — заговорила Белла, и в голосе ее уже не было издевки, а какая-то теплота, даже нежность. — Ведь я ждала вас, Павлик. Я все время ждала вас, — она улыбнулась жалкой улыбкой. — Рядом с вами научишься и терпению, и смирению, и всем христианским добродетелям…
Эта девушка, и правда, любила его — по-детски или по-взрослому, он не мог об этом судить, — любила преданно и терпеливо, вопреки своему гордому и вспыльчивому характеру. Ему снова открывался этот чистый, юный, свежий мир, и он был волен вступить в него, но в какой-то странной нерешительности молчал.
— Еще настанет время, увидите, — добавила Белла с бессильной угрозой, — когда вам захочется прийти ко мне, только уже будет поздно…
Она низко склонила голову, светлая дорожка трогательно делила разобранные на два крыла иссиня-черные волосы, стянутые на затылке в тугой пучок.
«Милая, бедная голова», — шептал про себя Павлик.
18
На другой день вечером происходило очередное совещание сотрудников отдела совместно с редакцией «Фронтовой-солдатской». Тихое, скучноватое совещание уже шло к концу, когда Хохлаков предложил рассмотреть вопрос об инструкторе-литераторе Чердынцеве.
— Что вы имеете в виду, товарищ Хохлаков? — щеки Гущина покрылись слабым румянцем.
— Рапорт Елагина, товарищ батальонный комиссар, — вкрадчиво ответил Хохлаков.
— Рапорт передан по начальству…
— Я знаю, товарищ батальонный комиссар, — с твердостью, какую редко обнаруживал, сказал Хохлаков. — Но разве мы имеем право молчать? Мы все — и отдел, и редакция — несем ответственность за Чердынцева, который — что ни говори — предоставил рупор врагу!
Гущин колебался, но, верно не найдя возражений, сказал:
— Вам известны обстоятельства дела, товарищи?
— Да… Известны… Знаем… — послышалось с мест.
Павлик удивился: до этого товарищи ни словом, ни жестом не обнаружили, что знают о происшествии с Рунге. То ли они не придавали этому значения, то ли, полагая, что все обойдется, не хотели будить в нем напрасной тревоги…
— Кто желает выступить? — донесся до него голос Гущина.
Все молчали, Гущин оглядел собравшихся и, видимо, случайно остановился взглядом на Вельше:
— Начинайте хотя бы вы, товарищ Вельш.
— Пожалуйста… — Вельш хмуро, с неохотой поднялся.
Павлика удивил его тон: казалось, Вельш сердился на Павлика, что тот вынудил его решать задачу, которая ему не по силам.
— Зачем было связываться с пленными? Вы без году неделя на фронте, чего было соваться куда не надо? Просто мальчишество, которым вы подвели всех нас!