Затем попросила слово Кульчицкая. Близоруко щурясь и поднося пальцы к виску — верно опять мигрень, — она проговорила безнадежно штатским голосом:
— По-моему, товарищ Чердынцев поступил, как настоящий, благородный советский юноша. Браво, товарищ Чердынцев, браво! — и она беззвучно похлопала в ладоши.
Послышался легкий смешок. Павлик и сам улыбнулся, хотя был глубоко растроган.
Белла поднялась, маленькая, бледная, решительная:
— Я целиком разделяю мнение Любови Ивановны, вот!..
Она хотела еще что-то прибавить, по задохнулась и села на место.
Хохлаков начал свое выступление с того, что «очень переживает» за Павлика, разделяет его вину и просит, чтобы товарищи судили заодно и его, Хохлакова. Ведь под его руководством делал Павлик первые свои шаги на поприще политработы, значит, он, старший политрук Хохлаков, не сумел привить Павлику той высокой сознательности, того тонкого и точного политического чутья, наконец, дисциплины, без которых нет и не может быть политработника… Правда, он давно почуял в юном инструкторе-литераторе некий нездоровый душок. Павлик не любит скромной, незаметной работы, он все время стремится к тому, чтобы выдвинуться, заявить о себе. Отсутствие скромности, переоценка своих возможностей сразу насторожили Хохлакова. Он не раз и не два пытался наставить юношу на правильный путь, но, видимо, этого было мало, недостаточно, и тут он, Хохлаков, виноват…
По мере того как Хохлаков говорил, Павлику казалось, будто его обволакивают вязкой паутиной. Им овладело странное оцепенение. Он слушал его так, словно речь шла не о нем, Павлике, а о ком-то другом, и он вполне был согласен с Хохлаковым в оценке этого другого. Ему стало не то чтобы страшно, а тоскливо и одиноко. Из мягких, округлых слов этого вкрадчивого человека с толстым, огорченным лицом складывался прегадкий образ молодого пролазы, выскочки, вездесуя, готового из мелкого тщеславия навредить делу, погубить не только дорогостоящую машину, но и людей, за чьи жизни он отвечает. Честный и мужественный Лавриненко, отец двух девочек, едва не лишился руки, водитель Худяков чудом сохранил зрение… Спрашивается, за что пострадали эти отважные советские люди?..
— Скажи, Павлик, — Хохлаков повернулся к Павлику, в голосе его звучало страдание и горечь, — как бы чувствовал ты себя сейчас, если бы твои товарищи не спаслись случайно от гибели? А ведь погибли бы они не в бою за Родину, а ради того, чтобы немецкий фельдфебель мог поагитировать в пользу Гитлера…
— Товарищ Хохлаков, — строго сказал Гущин, — прошу придерживаться фактов.
— Мне казалось… я так и делаю… — забормотал Хохлаков. — А вообще-то я кончил…
— Товарищ Шатерников, желаете? — предложил Гущин.
Высокий, статный Шатерников неохотно поднялся, красивое, мужественное лицо его залилось румянцем, он не умел и не любил «краснобайничать». Павлик был почти незнаком с ним, но не раз слыхал о его редком бесстрашии и находчивости в бою, о его хозяйственной распорядительности и замечательном практическом умении…
— Я, товарищи, политработник временный, мне проще говорить как боевому командиру…
— Встать! — раздался вдруг громкий голос Гущина.
Из полутемного угла комнаты показались крепкая, плотно сбитая, с крутыми бугристыми плечами фигура начальника Политуправления дивизионного комиссара Шорохова. Павлику почему-то подумалось, что Шорохов вошел раньше, но некоторое время не обнаруживал себя. Но Павлик не только не встревожился, напротив, обрадовался: так сильно хотелось ему знать настоящую и окончательную оценку того, что произошло с ним.
— Здравствуйте, здравствуйте!.. — Шорохов замахал рукой, чтобы люди сели, подошел к Гущину и обменялся с ним несколькими словами. Его смуглое, хмурое — из-за густых, в одну черную полосу бровей — лицо казалось сейчас особенно сумрачным. Он опустился на подвинутый ему Ржановым табурет и выложил на стол тяжелые, костлявые кулаки.
— Пожалуйста, товарищ Шатерников, — сказал Гущин.
— В бою случается всякое, — продолжал Шатерников естественно-ровным голосом. — Как подробно ни разработаешь операцию, а всего не предусмотришь. Противник тоже не лыком шит. Вот тут и проявляются качества настоящего командира — находчивость, умение разбираться в обстановке, быстро принимать решения. Товарищ Чердынцев в сложной, боевой обстановке принял смелое, пусть рискованное, решение и одержал победу. Верно, машина дорогая, стоит сто тысяч… Товарищ Хохлаков, а разве танк или самолет стоят дешевле? Значит, их в бой, что ли, не надо пускать? Тогда и стрелять не надо, пули тоже не даровые. Команда пострадала, одному руку царапнуло, другому щеку. Так это ж солдаты, товарищи, они, коль нужно, и жизнь должны отдать.