Скиба замер на полуслове: на большом, в лиловых бликах противне хозяйка вносила горячие пирожки из черной муки. Она вывалила их в глиняное блюдо, и пирожки взгромоздились золотистой горкой, пощипывающие, с румяными бочками. Хозяин отвернул краник самовара, ловко подставил стакан. Шидловский, придерживая большим пальцем пробку, хлопнул ладонью по донышку бутылки; пробка, чпокнув, вылетела из горлышка, нечистый сырец взмутился, пошел пузырями, прояснел и торопливо потек в стопки.
— С праздником!.. — сказала хозяйка, ее лицо, раскрасневшееся у печи, помолодевшее от радости праздничной, домашней заботы, столь давно не испытанной, стало неузнаваемым.
Павлик в который раз ощутил скромную, милую красоту жизни своих хозяев, трудолюбивых, добрых и верных людей. Они также жили под беспрерывной бомбежкой, но не считались защитниками родины, не носили добротных шинелей, сапог и жилетов на меху, не получали пайка и приварка, не были предметом заботы всей страны. Хозяин работал пильщиком на железной дороге, где больше всего доставалось небесных гостинцев, а хозяйка — на прокладке болотной дороги; кроме того, она возделывала огород, вела дом, невесть где сыскивала пропитание, обслуживала и обстирывала множество случайных постояльцев. И Павлик никогда не видел их сумрачными или печальными, не слышал от них ни единой жалобы, ни сомнений. Он испытывал искреннее восхищение перед скромным величием этих простых людей, их преданной силой, их высокой надеждой.
— А теперь выпьем за нашу милую Красную Армию, — сказала хозяйка, как-то нежно, девически захмелевшая.
Все потянулись к ней с рюмками, но выпить никто не успел. Знакомая, но такая нежданная сейчас и оттого еще более противно-невыносимая музыка заставила всех повернуться к окну. Небо было усеяно белыми облачками разрывов: это наперегонки, давясь и заикаясь, лупцевали зенитки.
Свист… сосущая пустота под сердцем… разрыв… Звук разрыва похож на гигантское эхо, такой же пустой, механический, бесстрастный… Снова свист и снова разрыв, теперь уже ближе…
— Не понимаю, как вы живете в подобных условиях, — совершенно серьезно проговорил Скиба.
Опять свист, будто над самым ухом, такой долгий-долгий, что, кажется, не будет ему и конца. Со смущенной улыбкой, странно неторопливо и аккуратно Скиба сполз со скамейки на пол, что-то бормоча про «непривычку»…
Шидловский поднес стопку к глазам, маленькими глоточками, смакуя отвратительный сырец, осушил, поставил на стол и стал выбирать заедок.
Павлик вышел во двор. Пауки свастик висели в небе, чуть покачиваясь и медленно сдвигаясь в сторону железной дороги. И вдруг с надрывным воем пауки стали осыпаться: немцы опять бомбили с пикирования. Павлик лег на землю возле плетня, при каждом новом разрыве он все теснее вжимался в нее. Затем, как это обычно бывает при бомбежках, наступил момент обалдения; провала в сознании, когда тело продолжает автоматически отвечать на все звуки, продолжает заботиться о себе, но сам ты уже не отдаешь себе отчета в его движениях…
…Бомбы еще падали где-то неподалеку, но главная волна самолетов прошла. Павлик поднялся на колени, ощупал валявшиеся вокруг него теплые ребрастые осколки зенитных снарядов. Вблизи колодца земля испорошилась венчиком. Павлик подошел и тронул ее ногой, она сразу поддалась, глубина следа не соответствовала силе нажима. Ясно: земля пропустила бомбу внутрь себя и сомкнулась над ней. «Хорошо, что не разорвалась», — подумал Павлик почти равнодушно.
Над городом стояло пыльное облако, в стороне железной дороги занимался несмелый пожарник. Павлик выглянул за калитку, и взгляд его, провалившись в нежданную пустоту, вызвал у него ощущение боли: противоположная сторона улицы оголилась, бомбы сняли дома, как рабочий сцены убирает ненужный задник…
— Ну и наломало!.. — сказал подошедший Шидловский.
Пейзаж городка удивительно изменился. Теперь можно было видеть отсюда хлебозавод, прежде скрытый домами, железнодорожные склады, плакучие березы далекой Почтовой улицы; синие окна возникли справа и слева, окраины городка будто подтянулись к их дому. Словно по уговору, Павлик и Шидловский молча двинулись в сторону редакции.
Неподалеку от Политуправления им повстречался кладовщик Капустин.
— Чеботарева убило!.. — бросил он на ходу, отбежал шагов с десять, обернулся и добавил: — Осколком в спину!..