Они стояли над кроватью, молчаливые, грубые в своей целости и здоровье.
— Глаза уцелели — это главное, — произносит наконец Шидловский. — Остальное в два счета залечат.
— Нет, — хрипло, с ожесточением возражает Белла. — Я совсем урод. Из меня вытащили двести тридцать осколков, а осталось еще больше. Посмотрите…
Взгляд ее обращен к Павлику, он наклоняется, она оттягивает бинт на горле.
— Что вы пустяки говорите! — Павлик находит в себе силу придать естественность голосу. — Это же на самой поверхности кожи…
— Я совсем, совсем изуродована, — упрямо говорит Белла и начинает плакать.
Они пытаются утешить ее, говорят жалкие слова, за которые им стыдно друг перед другом. Белла откашливается, в горле что-то пульсирует, дергается, ей больно плакать, она пробует перестать, но это еще больней. Она нажимает пальцами на грудь, словно пытаясь задержать плач. В палате темно, неуютно, тоскливо.
Ржанов просит Павлика сходить к доктору. Павлик с облегчением выходит: страшно стоять над ней, ощущая свое бессилие.
Доктор, двадцатилетняя девчонка, выслушала Павлика с хмурым видом, ее сведенные у переносья брови угрожающе нависли над глазами.
— Медицина… — сказала она, и ее юность, с трудом замаскированная, плеснулась ей в лицо широкой улыбкой. Дальше последовала звонкая, как стихи, латынь. Павлик ничего не понял, но обилие тяжелых, окованных медью слов убедило его, что дело плохо. Он тщетно пытался добиться от врача простых, ясных слов и прибег наконец к последнему средству.
— Один из нас любит эту девушку, — сказал он, — спасите ей лицо.
Сложный латинский термин застрял в горле у врача на звучном, как икота, слоге. Она мучительно покраснела, и Павлик увидел вдруг, что перед ним очень некрасивая девушка с веснушчатым носом и рыжими глазами.
Она доверительно сжала его руки:
— Я вызову к ней нашего профессора. Он замечательный специалист, он все сделает. Она останется такой же хорошенькой…
Веснушки ее из-за румянца стали оранжевыми, в рыжих глазах сверкнул изумруд.
— Спасибо, — сказал Павлик, врач проводила его взглядом, милая, смущенная и удивительно некрасивая.
Когда Павлик вернулся в палату, Белла продолжала повторять все на той же ноте упрямым, злым голосом:
— Я вся изуродована!.. Я останусь уродом!..
— Успокойтесь, я говорил с доктором, — бодро сказал Павлик. — Вы отлично поправитесь!
— Я знаю это, но я навсегда останусь уродом. — Белла снова стала плакать, кашлять, хрипеть…
Из-под одеяла выпала ее узкая нога с крошечной ступней, на Белле было мужское белье, другого в палате не оказалось.
Пора уходить. Маленькая восковая рука тянется к столику, к шоколадным кубикам в серебряной обертке.
— Возьмите… — хрипит она, и Шидловский со смущенным смешком берет два кубика.
Белла уже не плачет, ее веки устало опущены. Шидловский умело и ловко поправляет ее постель. Павлик просит няньку перевести Беллу в другую комнату. Тут накурено и дует из окна. Ржанов целует Беллу в лоб. Одеяло слабо подрагивает на ее груди, на черном, обугленном лице из-под опущенных ресниц чуть мерцают светлые щелочки-глаза.
Вот они, осторожно ступая, двинулись к выходу.
— Останьтесь, — сказала Белла.
Павлик понял, что это относится к нему, вернулся и встал у ее изголовья.
— Вас не мучит, что вы так поступили со мной? — спросила Белла.
— О чем вы?..
— Оттолкнули человека, как… как, — она не могла найти слов и раздраженно закончила: — Как какую-то дрянь!
— Я не отталкивал человека, Белла, — твердо сказал Павлик. — Именно потому, что вы человек, настоящий человек, я не мог поступить иначе.
— Наверное, я чувствовала, что мне отпущен короткий срок, — не слушая, продолжала Белла. — Мне так хотелось немного счастья… Ведь я молодая… разве это трудно понять?..
— У вас еще будет много счастья, Белла…
— И будет, будет! — произнесла она с неожиданной силой. — Думаете, эти осколки, шрамы, перекошенный рот помешают мне быть счастливой. Нет! Меня еще будут любить, будут!..
Он посмотрел на черную, как-то недвижно мечущуюся по подушке голову, и ложь, чем-то близкая правде, сама сорвалась с языка:
— Мне кажется, я начинаю вас любить, Белла…
— А я так нет! — произнесла она злорадно. — У меня все прошло! Да и не любила я вас… И благодарна, что вы помогли мне это понять.