Глаза Беллы ярко блестели и даже на расстоянии чувствовалось, что вся она пышет жаром.
— Я пойду, Белла, вам нужен покой…
— Идите…
Павлик тихонько коснулся ее тонкой, раскаленной руки.
— Поцелуйте меня, — попросила Белла и хрипло добавила: — Если вам не противно.
Павлик встал на колени, осторожно обнял ее вместе с подушкой и прижался губами к ее маленькому, горячему, часто дышащему рту. Она чуть слышно простонала, словно вздохнула ее бедная душа, и слабым движением отстранила его.
— Ох, милый!.. Я все врала, я люблю вас… ужасно люблю… Уходите и не смейте больше приходить… Слышите?.. — произнесла она почти грозно.
Товарищи поджидали Павлика на крыльце. Назад шли другой дорогой, холодные хрупкие горы битого стекла остались в стороне. Одиноко, потерянно пропел паровоз на путях. Павлик вспомнил, как впервые появилась Белла в редакции. Пришла она ночью, прямо с московского поезда, в самый разгар бомбежки, из грохота и воя рвущихся бомб, счастливая, веселая, не тронутая войной. Страх не приставал к ней, как грязь к очень опрятным людям. И теперь этот хрип, мечущаяся по подушке черная, стриженая голова, страшное, медленное выздоровление…
— Неужели она навсегда сломлена? — проговорил Павлик.
— С чего вы взяли? — Ржанов сдержал шаг и внимательно посмотрел на него.
— А вы сами не почувствовали? Эти ее слова…
— Ничего вы не поняли, — сурово сказал Ржанов. — Я слышу в этом волю к жизни. Она убеждает всех и себя самое в самом худшем, чтобы приучить себя к этому худшему и начать жить снова… — Ржанов улыбнулся вдруг нежной, очень не идущей к нему улыбкой. — Я всегда подозревал, что наша маленькая Белла — сильный человек!..
Ночью, ближе к утру, снова взахлеб забили зенитки. Все четверо проснулись одновременно: Шидловский, Ржанов, Павлик и Вельш. Некоторое время они тихо лежали, прислушиваясь к тому, что творилось за окном, только Вельш в одном белье, худой и тощий, похожий на призрак, схватил с крючка шинель и выметнулся из комнаты.
— Надоело! — вдруг зло сказал Шидловский. — Пусть делают что хотят, я буду спать! — и он натянул одеяло на голову.
Ржанов вскочил и стал быстро натягивать на себя одежду.
— А вы? — спросил он Павлика.
— Я последую примеру Шидловского.
— Как, вы не пойдете туда?.. — в голосе Ржанова слышались горечь и удивление. — Вы, что же, не понимаете, что должна она переживать сейчас?
Павлик, не ответив, сбросил с себя одеяло.
Им навсегда запомнился этот путь сквозь ночь. Лучи прожекторов метались, скрещивались в небо, обнажая облака, ловя и теряя белые крестики самолетов, и вдруг, описав дугу, заваливались за горизонт, затем снова прорезали тьму, скользя по бледным крышам домов; со всех концов города тянулись ввысь красные строчки трассирующих пуль, ярко лопались зенитные снаряды, и, словно безразличные к пляске всех этих огней, упрямо и грозно ревели моторы бомбовозов; долгий, невыносимо долгий свист разряжался оглушительным разрывом, после чего на миг погружался в темноту весь простор. Где-то билось пламя пожара, где-то вздымалось розовое зарево, и какой-то странный стон творился в воздухе, будто, не выдержав, взвыла сама земля. Они бежали к железной дороге, порой с размаху падали на землю, подчиняясь не разуму, а инстинкту, вскакивали и снова бежали.
Вокзал горел, горел в который раз, и странно, что там оставалось еще что-то, способное гореть. Они пересекли полотно, совсем близкий разрыв заставил их упасть между рельсов, на пахнущие варом шпалы. Их осыпало землей, мелкими обломками угля и какой-то породы. Они вскочили и побежали дальше, скатились с насыпи в вязкую грязь, затем петляли между остовами каких-то механизмов, настигаемые то отблесками разрывов, то комьями земли, то валившей с ног волной, и вдруг оказались на кладбище. В ярких вспышках огневой ночи вокруг них плясали кресты, голые, с ржавыми жестяными венками, прямые, косые, а холмики могил, то и дело кидаясь под ноги, валили их в мокреть раскисшего снега.
Наконец они с тыла вышли к госпиталю. Неподалеку что-то горело, но само здание оставалось нетронутым. Кругом царила суматоха, легкораненые ковыляли к щелям, санитары тащили в убежища носилки с тяжелоранеными, метались врачи и сестры в белых халатах. Павлик приметил вдруг давешнюю молоденькую, веснушчатую врачиху и кинулся к ней. Девушка долго не могла взять в толк, чего от нее хотят, потом на лице ее возникла слабая улыбка:
— Ах, вы о той девушке!.. Ее эвакуировали в тыл.
— Да что вы путаете! — раздраженно крикнул, подходя, Ржанов. — Мы же вечером ее навещали!