От этих мыслей, от ощущения одиночества в душу Павлика закралась смутная тревога. Но он сразу приободрился, когда впереди, там, где дорога круто сворачивала за орешник, послышались голоса. Прибавив шагу, он быстро обогнул орешник — и замер. Из леса на дорогу неловкими прыжками, одолевая полный воды кювет, выбирались солдаты в зеленых с сединой шинелях, в коротких сапогах, в пилотках, натянутых на уши. Вид этих солдат был так привычен, так хорошо знаком Павлику, и вместе с тем ему казалось, будто он впервые их видит. Да, это были немцы, но не те, укрощенные пленом, лишенные всякой воинственности, человечески понятные и жалкие в своей растерянности, беспомощности, готовности впять голосу истины, с которыми он встречался на допросах, а вооруженные до зубов, наглые и беспощадные захватчики. Словно из горячечного бреда, из кошмара, возникали они из лесной заросли. Павлик глядел на них, вытянув шею, и все не мог поверить в действительность их появления. Но вот и немцы увидели Павлика.
— Хальт! — раздался лающий голос.
«Это они мне кричат», — подумал Павлик, как о чем-то, не имеющем к нему отношения. А в следующую секунду он уже мчался напролом сквозь лес, и вослед ему жужжали и рикошетили о стволы пули.
Он не знал, преследуют ли его немцы, — объятый бездумным, безотчетным страхом, он бежал все дальше и дальше, стремясь лишь поглубже упрятаться в глухое нутро леса. Ветки хлестали его по лицу, по глазам, толстые корни сбивали с ног, он вскакивал и, полуослепленный, бежал дальше. И когда вдруг оборвал бег, это не было сознательным проявлением воли, просто иссяк импульс, кинувший его в бегство.
Он стоял на краю небольшой лесной полянки, обнесенной высокими березами. Посреди полянки, отражая небо, голубел не то прудишко, не то бомбовая воронка, полная вешней воды. У подножия берез еще держался серый ноздреватый снег. Павлик обнял ствол березы и прижался лицом к шершавой пахучей коре. Он нуждался хоть в чьей-то близости и поддержке после того, что случилось, после ошеломляющего открытия, что он жалкий трус.
Он ворочал головой, до боли вжимая щеки, нос, лоб в складки коры. Что же это такое?.. Что же это, боже мой?! Неужели он трус?.. Испытанное им при виде немцев нельзя даже назвать страхом, это был ни с чем не сравнимый ужас. Неужели он так боится смерти, что способен совсем потерять себя, предать в себе все человеческое? Но тогда не стоит жить, он не может, не хочет жить таким, каким сейчас раскрылся себе. Пусть никто никогда не узнает об этом, сам-то он вечно будет нести в себе эту позорную тайну… Что же все-таки с ним случилось? Ведь мысль о смерти, о гибели от рук этих немцев не успела даже возникнуть в сознании. Не боялся же он смерти, когда находился в неменьшей опасности, чем сейчас, ну, хотя бы в той истории с Рунге. Нет, он испугался не солдат в зеленых шинелях, а внезапного смещения жизненных граней, вдруг поставившего его перед ними. Он не был готов к тому, чтобы столкнуться на этой дороге с судьбой в облике зелено-серых автоматчиков, не успел выработать в себе на этот случай никакого решения, не знал, как следует поступить. Не гитлеровцев испугался он и не самой смерти, а душевной своей неготовности, равной безоружности…
Вот сейчас он один в лесу, он сбился с дороги, он может в ближайший же миг нарваться на другой отряд немцев, — а разве есть в нем страх? Нет, потому что сейчас он готов ко всему. Если он не сумеет спастись, то постарается дороже продать свою жизнь…
Павлик прислушался к тому, что творилось в нем, и понял, что не обманывает себя. Он отнял лицо от ствола, и ему вспомнились слова матери о дереве: «Какое оно доброе, надежное!..» Да, эта береза оказалась для него надежным другом, возле нее обрел он снова душевный мир и лад с самим собой. Все Лицо его было покрыто шелушинками и мягкими трухлявинками коры. Он умылся водой из прудка и стал думать, что ему делать дальше.
В самом появлении немцев на дороге не было, в сущности, ничего странного. Непонятно иное: почему так пустынна эта дорога, питающая части прорыва? Две недели назад, когда наступление только начиналось, она была куда более живой, многолюдной. Впрочем, стоит ли ломать над этим голову, все равно ему не найти ответа. Его дело — добраться до Черного Яра, там все станет ясно…
Определив по солнцу направление, Павлик двинулся вперед. Похоже, по этим местам прошло немало ног: ближе к опушке отвратительная вонь оттаявших нечистот глушила запахи пробуждающейся земли, наливающихся соком деревьев. Бедный, опоганенный лес… Тишина была такая, словно в мире умерли все звуки; шагая по мягкой дерновине, Павлик не слышал собственных шагов. В этой неправдоподобной тиши голос окликнувшего его человека прозвучал, как раскат грома.