— Держите носилки! — крикнул Павлик. — И не бегите, нас никто не преследует!..
Ханов повиновался, но уже через несколько шагов приглушенный звук выстрела заставил его резко метнуться в сторону, и Елагин чуть не свалился с носилок.
— Стойте! — заорал Павлик. — Опустите носилки… так… осторожно. А теперь подойдите сюда.
Когда Ханов подошел, Павлик сказал ему в самое ухо, чтоб не услышал Елагин:
— Даю честное слово: если вы уроните носилки, я пристрелю вас как собаку… А теперь становитесь на мое место, я пойду впереди.
Елагин лежал очень тихо, Павлик видел, как в темноте блестят его глаза, значит, он в сознании. Павлик присел и стал нащупывать ручки носилок. Внезапно, повинуясь безотчетному, внутреннему толчку, он резко повернулся и выхватил у Елагина пистолет.
— Отдайте, — чужим голосом проговорил Елагин.
— Не отдам.
— Это же глупо, — голос Елагина звучал холодно, даже жестко. — Подумайте, что это такое — попасться живым врагу…
— Пошли! — бросил Павлик. Они подняли носилки.
— Стойте!.. — властно сказал Елагин. — Сейчас я еще в сознании и владею собой, но скоро я начну кричать и привлеку немцев…
Потянув на себя носилки, Павлик двинулся вперед. Тьма была такая, что деревья возникали и расступались у самых глаз.
— Я не хочу попасться живым в руки немцев, — говорил Елагин. — Слышите, не хочу!
Павлик начал осторожно спускаться в лощину, голос Елагина колотил его по ушам, по сердцу.
— Я бы сделал это для вас, Павлик. Дайте мне умереть, прошу вас… Я все равно обречен, зачем же мне мучиться… И не только от боли, я же даром гублю вас…
«Вот-вот, — сказал себе Павлик, — он хочет освободить нас от себя!»
— Мы выйдем отсюда только втроем, Алексей Петрович…
— У вас нет мужества, — сказал Елагин. — А я-то думал, что вы…
Он не договорил и сник. Месяц снова вынырнул из лохмотьев туч, идти стало легче. Впереди тихо светлела узкая, извилистая щель, естественный лесной коридор меж рядами рослых сосен. Большие влажные лапы колюче и мягко задевали Павлика по лицу.
— Вы знаете, Павлик, я потерял сына, — снова заговорил Елагин. — В вас я словно нашел другого сына… Мне ничего не дано сделать для вас… Дайте же мне умереть с сознанием, что я сохранил вам жизнь…
Хотелось уйти от этого голоса, но Павлик был словно привязан к нему. Оставалось слушать, мучиться и молчать.
Щель вывела их на небольшую топкую полянку, поросшую камышом. Павлик чуть сдержал шаг, приглядываясь, затем двинулся сухим краем. Едва они снова вошли в чащу, месяц погас, будто кинув их на дно глубокого черного колодца.
— Обещайте мне… — прозвучало со дна колодца. — Если будет совсем плохо, вы вернете мне пистолет…
— Обещаем, — хриплым голосом отозвался Ханов.
Павлик вздрогнул: за все эти часы он впервые услышал голос Ханова, и голос этот ему не понравился, было в нем что-то жестяное, мертвое.
Под утро они снова едва не наскочили на немцев. Ханов хотел было бежать, но Павлик задержал носилки своим телом и осторожно опустил на землю.
— А вдруг он застонет? — кивнув на Елагина, прошептал Ханов.
— Скорей вы застонете, — отозвался Павлик. — Ложитесь!..
Луч фонарика скользнул над ними, свежо и красиво зазеленив хвою, и убежал прочь. Немцы прошли метрах в пятнадцати, было отчетливо слышно, как чавкает земля под их сапогами. Звуки шагов, постепенно слабея, замерли, и до Павлика донесся другой звук, странный, непонятный, будто напильник терся о напильник. Павлик прислушался: это Елагин скрипел зубами.
— Алексей Петрович, теперь можно… стонать…
Елагин не отозвался, они подняли носилки и двинулись дальше, но напильник продолжал тереться о напильник за спиной Павлика. Он невольно ускорил шаг, пытаясь уйти от этого скрежета…
В небольшом овражке, обросшем по краю кустарником, сделали привал. Елагин затих, то ли его отпустила боль, то ли он впал в забытье.
— Алексей Петрович! — в тревоге окликнул его Павлик.
Елагин не отозвался, только со свистом вырывалось дыхание из провалившегося рта. В рассветном пепельном сумраке лицо его было страшно, как маска смерти: темные ямины глазниц, темная щель рта, завалы щек и огромный, костяной лоб, будто не обтянутый кожей.
— Сосните, — сказал Павлик Ханову. — Через полчаса я вас разбужу.
— Мне не уснуть. Лучше уж вы…