– И вы курите? – Игорь Сергеевич смотрел с веселым интересом.
– Редко очень, – пожал Павлик плечами. – У меня к Санта-Марии особенное отношение. Для релаксации, как многие сейчас делают, я курить не люблю. А вот на церемонии если, на лоне природы и у костра – можно вполне. Для меня, Игорь Сергеевич, Санта-Мария – это растение силы со всеми вытекающими последствиями. Вот я стараюсь с ней очень близких отношений-то и не выстраивать, чтобы она не начала мной рулить да командовать! А Василий с ней – «на ты». Я ему сколько раз говорил, что перегибает палку он, а он мне одно талдычит: с силой, мол, можно только так! Нужно, говорит, брать ее за рога, силу то есть, и вперед – в просторы непознанного!
– А почему «растение силы»?
– Да по определению, – Павлик пожал плечами. – Это же все – растения силы. И грибы, и аяваска, и кактус мексиканский волшебный – пейот, и мухоморы, и Санта-Мария та же самая. Вы как один раз попробуете растение любое, так сразу и поймете, почему их так называют. Там же – сила сплошная! А вообще, – он усмехнулся, – это к любому растению относится, если уж начистоту. Огурцы, может быть, тоже растение силы. Только силу из огурцов взять сложнее, чем из грибов, допустим. Грибы съел – и все само собой случится, как опыт и практика показывают. Силы, обычно, полные штаны бывают. И прет она, и прет, уже думаешь, куда бы ее девать, силу эту, и как бы поток ее прекратить, а она – нет, продолжает изливаться! А с огурцами возиться нужно, работать учиться, – Павлик рассмеялся. – Это, конечно, шутки все, но в каждой шутке, как известно, только доля шутки есть. А все остальное – горькая и сермяжная правда жизни. Вот Василий отцу Фармазону этот косяк-то и предложил. Сам закурил сперва, а потом ему протягивает – причастись, дескать, святой отец! Сейчас, посулил, все чакры сразу у тебя откроются и снизойдет на тебя свет знания высшего!
– И что отец Фармазон? Неужели?.. – Игорь Сергеевич фразу заканчивать не стал и с веселым недоверием просто смотрел на водителя.
– Угу, – Павлик утвердительно кивнул. – Вначале он вроде как насторожился: зельем, говорит, бесовским, хотите воина православного взять? Не выйдет, мол! А потом как про чакры услышал да осознал, что нет у нас больше в заначке ничего, так точку зрения свою и поменял. Давай, говорит, отрок, зелье свое и смотри, как победю я сейчас зверя этого подлого и коварного!
– Прямо вот так? – Игорь Сергеевич громко расхохотался.
– Прямо вот так. Взял и такую затяжку нехилую сделал, что мне при одном взгляде заплохело, – с улыбкой заверил его Павлик.
– Победил?
– Ага, но только не сразу. Вначале сидел и молчал. Потом одними только глазами вращать принялся: по часовой стрелке, потом – против. И мне бы оставить его в покое, конечно, тогда, но уж больно завел он меня рассказом про батюшку их и душу его. Давайте, говорю, святой отец, разбираться все-таки, кто у вас там в действительности-то живет и опыт жизни получает. Если душа батюшки вашего живет, то не очень понятно, кто умереть, собственно, мог, и уж тем более непонятно, чем ваш батюшка тогда занимался. А если батюшка, как вы говорите, опыт жизни сам получал и помер сам, то совсем непонятно, зачем душа во всей этой конструкции нужна и какие она функции выполняла. Тут, дескать, кто-то один – лишний явно, про это еще Оккам небезызвестный говаривал…
– Оккам? – Игорь Сергеевич наморщил лоб. – Что-то я такое слышал…
– Разумеется, слышали. Вы же человек образованный. Про Оккама почти все слышали, по-моему, и про принцип его: не нужно плодить лишних сущностей без нужды! Вот я отцу Фармазону на эти нестыковки и указал, а он уперся. Нет, говорит, конечно, душа живет и опыт жизни получает, но и батюшка – тоже! Здесь я опять заводиться потихоньку начал, – он вздохнул. – Хотя и предупреждают: грешно смеяться над больными людьми! Вот мы с Василием и принялись его потихонечку стебать по поводу этих двоих живущих: батюшки и души его. Но он и сам, как мне кажется, уже понемногу понимать стал, что «дурку гонит». Тут всякому разумному существу ясно должно быть, что жить только кто-то один может: либо человек, либо душа его. А если они оба живут, то в таком разе уже патологоанатом нужен префронтальную лоботомию делать. Это же уже клиника серьезная, коли такие вещи да на полном серьезе говорить начинают!
– И что отец этот святой, как из положения вышел?
– А как ты из него выйдешь-то? – Павлик пожал плечами. – С такой шизофренической картиной бытия из сложившегося положения выйти в принципе никак невозможно. Это же, действительно, шизофрения полная и безоговорочная получается. Вы ведь гляньте, что у них происходит-то, у попов. Вначале про душу вечную и бессмертную талдычат, которая живет и опыт земного бытия получает. Потом начинают волосы под рясой рвать и умершего совместно с прочими добрыми людьми оплакивать. Представился, дескать, раб божий, помер бедняга! И родственники плачут, и батюшка скупую мужскую слезу пускает… А ведь тут вопрос первоочередной: а кто жил-то, собственно? Кто опыт жизни получал и каким образом? Если душа какая-то жила и опыт жизни получала, тогда ведь тело – просто одежка для той души получается, как рубаха, к примеру. Но ведь никто по поводу рубахи износившейся истерики не устраивает? Люди, конечно, с ума давно уже сходить начали, но про похороны рубахи, пусть и любимой, я ничего еще не слышал, – Павлик фыркнул. – А тут сплошное раздвоение парадигмы получается! И человека оплакивают – тело мертвое, и про душу еще что-то говорят. И что, выходит, они оба, что ли, опыт жизни получали? И тело, и душа загадочная? Ню-ню, – он ехидно усмехнулся и покачал головой. – Тут уже клиникой полноценной пахнет для всех соучастников сей позитивной мировоззренческой парадигмы.