Некоторое время оба молча курили. Потом Павлик налил себе остывшего чая и жадно его выпил.
– Ну а потом, – усмехнулся он, – я уже не на несколько маленьких осколков распался, а на тысячи и миллионы! И передо мной как будто кино бесконечное потянулось. Лица: мужские, женские, детские… Жизни целые, а проходят перед тобой, как миг единый… Войны снова, крепости, замки… Стены, дым столбом стоит… Рев людей, кровь льется… И я на стену лезу с ревом этим, чтобы страх свой подальше загнать… Я, все я, все эти жизни мои! Я и крал, и лгал, и убивал кого-то. И меня убивали, и у меня последний кусок отбирали, словно статус кво какой восстанавливая… Я и самым великим святым был, и мразью страшной самой… И обычным человеком… И необычным… Все это, как сны какие-то, передо мной проходит. Вроде бы сны, а так-то самая настоящая реальность и есть. То, что это сон такой, только после того, как просыпаешься, понимаешь! И начал этих, и концов – меньше песчинок на берегу, чем их у меня было, чем передо мной прошло… При желании я мог каждую жизнь от начала до конца перед собой прокрутить, во всех подробностях… Одно запомнилось, – Павлик посерьезнел лицом, – наверное, больше остального – как будто из ряда общего выпадает! В каждой жизни той, что прошли передо мной, и имя у меня было, и история, и даже воспоминания… А тут, – он прикрыл глаза, – ничего похожего… Утро раннее, двор незнакомый… Только солнце вставать стало… Деревья вокруг, солнцем утренним залитые… Слуга заходит, чай передо мной ставит. Я беру чашку, а она шершавая маленько, теплая… Чай с горчинкой с такой, терпкий! И ни мыслей у меня никаких, ни воспоминаний… Ничего этого нет. Ум – как пустой мешок каменный! И меня, если так разобраться-то, и нет! Есть цветок на дереве, ствол корявый и узловатый, плиты каменные выщербленные… Тепло от чашки в моих руках… И ощущение покоя – невероятное! А еще красотой наполнено все до предела просто! Наверное, так и сказать-то неправильно, лучше – кроме красоты, уже ничего для меня и не осталось. А потом – еще двор, люди опять незнакомые, факелы… Много людей. И я посередине двора… Циновка… В руках – малый меч, – губы Павлика снова начали дрожать. – На нем солнца лучи играют, и смотреть на это вечность можно! Нет совершеннее ничего, а если в тот момент, так для меня вообще ничего, кроме этого, нет. Только клинок в руках да порог вечности. Тишина такая, как будто мир и исчез в одночасье… Вот руки мои этот меч аккуратно сжимают. А я чувствую весь мир как стали кусок, холодной и совершенной до невозможности. И снова – холод, когда я клинок в свой живот ввожу… Ум опять пустой, как будто вымели его от всякого сора… И снова – свет. Снова точно такой же! Все понимающий, примиряющий… Он все позволяет, все видит, и ни укрыться от него, ни спрятаться… А потом, – он слегка прикусил губу, – много там чего было еще. Я, наверное, даже и пяти процентов не запомнил! Вначале вроде бы все знакомое, если так выразиться можно, а потом такие картины пошли – на Земле нашей и не увидишь ничего похожего! Города какие-то, грандиозные! Как будто другая это цивилизация, не наша… Вроде и ясно все, но в то же время все будто бы из другого мира совсем, – он снова надолго замолк.