— Самое главное в нашем подходе, — резюмировал Павлов, — и я не устаю об этом твердить, — то, что мы совершенно отвыкли подсовывать животному свои чувства и соображения… Если бы собака владела даже человеческой речью, она вряд ли могла бы нам больше рассказать, чем рассказывает языком слюнной железки… «Различаешь ли ты, твоя нервная система, одну восьмую музыкального тона?» задаем мы животному вопрос. И я не могу себе представить, какими средствами психолог мог бы вырвать у животного ответ. «Да, различаю», отвечает физиологу собака, отвечает быстро, точно и достоверно — каплями своей слюны… Почему мы так цепко ухватились за эту методику и считаем ее наитончайшим средством изучения функционирующих больших полушарий? Да потому, что слюнная реакция может сделаться чувствительнейшей реакцией коры на все и всяческие явления в мире. Мы неустанно должны благодарить судьбу за этот счастливый дар… Зачем мы будем простое менять на сложное? Мы нашей «плевой железкой» довольны.
Трудности бывают всякого рода, ассортимент их широк, как сама жизнь, но кто подумает объявлять своими врагами солнце, зрелище заката, звуки окружающего мира, мелькающую тень, луч света, колебание эфира?.. Допустим, что потомок волка или шакала — наш дворовый пес — действительно слишком уже реагирует на шорох, на шум, на кусочек штукатурки, упавший с потолка. Что поделаешь, такова природа его, у него острый слух, совершенное зрение и такое же обоняние. С чего бы, казалось, приходить в отчаяние, утверждать, что недремлющее око инстинкта самосохранения — ориентировочный рефлекс — несчастье для работ над нервными связями? Неприятно, конечно, когда в горячую пору опытов собака вздернет вдруг уши и настороженно замрет. Прощай все труды — условные связи заторможены. Пред возможной опасностью, пред неизвестным проявлением невидимого врага все отходит на задний план. Таков назойливый облик этого непрошенного рефлекса.
Никто не удивился тому, что ученый однажды забросил все дела и засел за бумагу. Долой солнечные закаты, звуки и запахи, движение эфира, — с ними будет покончено. Они не нужны. Он отгородится от мира стенами башни. Только так, не иначе.
Он выводит зыбкую линию, другую и третью, охватывает их такой же нетвердой кривой и увенчивает свой шедевр вымпелом. Здесь будут строгие порядки — это башня молчания.
Загадочная картинка долго ходила по рукам, вызывая недоумение. Сотрудники лишний раз убеждались, как беспомощна кисть в руках их учителя. Русские художники могли спать спокойно, он им не соперник.
С тех пор, как Павлов занялся архитектурой, фантазия его, освобожденная от мучительных пут, цепко овладела им. Куда только не уносила она его, чего только не нашептывала! Вокруг башни будет ров, настоящий, достойный средневекового замка, набитый соломой. Железные балки полов должно погрузить в песок, чтобы избежать колебаний грунта. Камеры будут звуконепроницаемыми, герметически закупоренными.
Каждый день обогащался новыми идеями.
— В башне одновременно будут работать восемь исследователей. За день, чередуясь, они проделают опыты над сотней собак. Башня будет походить на сейсмическую лабораторию. Дрогни земля, — ей должно быть нипочем.
Архитектор выслушивал капризного ученого, пожимал плечами и подчинялся.
— Окна обязательно из цельного литого стекла. Чтобы без всяких сотрясений.
Его лаборатория будет лучшей в мире, временные связи этого стоят. Каких чудес он теперь добьется! Каких успехов!
Фантазию целиком осуществили. Две тяжелые завинченные двери скрыли собаку от страхов и радостей мира. По ту сторону камеры невидимые для животного сотрудники с помощью манометров, рубильников, резиновых баллонов, вращающихся барабанов и системы проводов управляли временными связями. Электрический прибор следил за слюной, радиопередатчик короткими сигналами рассказывал о каждом движении собаки. Оснащенная современной техникой крепость была достойной твердыней науки.
Это была шумная и напряженная битва с врагом, имя которому — скука. То самое чувство томления, которое неотступно следует за нами в тайной надежде обосноваться в нас, ослепить наш взор, затуманить рассудок, усыпить сердце.
Собака засыпала в станке; алхимия сотрудников Павлова, их нудные расчеты слюны и многочасовые наблюдения ничего развлекательного не содержали. Пища была приятным интервалом в скучной симфонии бесплодного неподвижного стояния. Особенно давал знать себя сон, когда вместо звонков или света в ход пускали тепловые или механические раздражения кожи. Развивалось оцепенение, полусонное животное стояло неподвижно, временные связи исчезали. Затем ослаблялись и мускулы, собака беспомощно свисала на ремнях, как засыпает ребенок под однообразным поглаживанием материнской руки.