Первый рассказ мы скромно назвали бы «Случай в трактире».
— Представьте себе ресторан, — начинает ученый, усаживаясь в глубокое кресло. — За одним из столов уснул утомленный слуга. Его руки лежат на столе, голова низко свесилась, лица его не видно, но легко догадаться, что беднягу разморила усталость. Кругом говор и смех, шум и крики, а он храпит как ни в чем не бывало. Трактирщик зовет его: «Эй, Васька! Где Васька? Петров! Василий! Васюк!» Хозяин кричит, надрывается, а слуга его спит. Вдруг кто-то с дальнего столика громко позвал: «Человек!» Слуга вдруг поднимается и, сонный, бормочет на ходу: «Что прикажете, сударь?»
Ну, кто разгадает загадку?
Все молчат… Тогда он рассказывает другое:
— В одной и той же постели спят две сестры. Из колыбельки среди ночи раздаются всхлипы ребенка. Одна сестра просыпается, торопится успокоить дитя, другая не слышит, спит, как убитая. Но вот с улицы доносятся лай и стук колес экипажа. Сестра-мать крепко спит, а другая, которая ждет вестей от больного супруга, вдруг просыпается… Как прикажете это понять?
Их ответы неверны, нет, нет, не то, он приведет им еще один пример:
— Мельница шумит, колеса грохочут, пол дрожит под ногами. Сверху сыплются глухие удары, ревет поток за окном. Мельник спит и видит славные сны. Вдруг грохот колес чуть приутих, его ход стал неровным, чем-то нарушена плавность движения. Мельник, встревоженный, просыпается, как будто его разбудили.
Примеры не новые, но объяснить их никто не решается. Ученый выдерживает долгую паузу и мечтательно говорит:
— Бывают важные связи между нами и внешним миром, значительные для всей нашей жизни. Тогда в коре мозга создается свечение, дежурный, недремлющий пункт. Крошечный огонек среди безбрежной ночи. Мозг не знает полного мрака — и ночью и днем в нем горят сторожевые огни…
Легко догадаться, что было дальше. В ход пустили слюнную железу. Чудесный инструмент сдавал свой блестящий экзамен. У собаки образовали пищевую связь на тон «до» и тормозную реакцию на двадцать тонов фисгармонии. Двадцать очагов торможения и один возбуждения. «Бесплодные» звуки скоро усыпляли животное, но едва раздавалось возбуждающее «до» — звук, связанный с пищей, — собака пробуждалась, обильно роняя слюну.
Новеллы ученого стали понятны, «потустороннее» имело земной механизм.
Все во имя науки, для дела и ради него. Такова философия Павлова. Время бессильно против нее. Минуты и секунды лишены смысла, если в них нет движения к цели, к высокой задаче, владеющей им. Трудных вопросов нет и не может быть; надо сильно желать, и все разрешится. Если точные знания не отвечают ему, он не откажется от помощи людей: и домочадцев, и жену, и просто знакомых расспросит. Не наблюдали ли они нечто подобное? Что им известно по этому поводу? Сходит в деревню, с крестьянами потолкует, не станет сидеть сложа руки.
О своих опытах ученый охотно рассказывает знающим и не знающим научный предмет. С последними он даже скорее побеседует, терпеливо выложит свою идею. В этих разговорах оттачиваются его формулировки, выясняются сильные и слабые стороны темы, сложное становится наглядным и простым. Для этого ему не жаль ни врехмени, ни сил, не жаль повторить проделанный уже опыт несчетное количество раз. Удивляет его способность сохранять интерес к приевшемуся эксперименту, — казалось бы, в исчерпанном факте найти новый оттенок и деталь. Так иной живописец в двадцатом и сотом варианте картины обнаруживает еще один любопытный нюанс, неожиданно новую экспозицию.
Однажды Павлов привел незнакомого инженера и отрекомендовал его:
— Это мой свежайший ученик. Я сегодня изложил ему наше учение. Ни черта он в физиологии не понимает, а меня, вообразите, понял. Я исходил из того, что он знает немного, ну знает, к примеру, что сердце лежит отдельно от желудка…
Даже из несчастий Павлов научился извлекать пользу, делать их плодотворными.
В начале 1917 года он вынужден был оставаться в постели в связи с переломом бедра. Ему скоро семьдесят лет, в жизни он болел очень мало, можно позволить себе отдохнуть. Не таков Павлов. Он в постели затевает писать свои «Лекции о работе больших полушарий головного мозга». Спешить ему, собственно говоря, незачем, книга выйдет в свет лишь спустя много лет, она должна отлежаться, созреть. Но не в книге, дело, его угнетает сознание, что время уходит, работа стоит.
Семидесяти восьми лет Павлов снова в постели, больной. Он переносит операцию на желчных путях. И возраст и сложность самой операции приводят к сердечным явлениям. Чудесное сердце, не знавшее усталости, дает перебои! Как мимо этого пройти, отказаться от эксперимента? Он ставит на себе специальные опыты, приглашает ассистентку Петрову, и в свет выходит работу под скромным названием: «Послеоперационный невроз сердца, анализированный самим пациентом И. П. П.».