— Нам вряд ли поверят, — мягко сказал я. — Там что-то очень… нестандартное.
— Нестандартное?
— Очень.
— Армани Коллин! — проголосила Оля от возмущения, и на этот раз меня контузило не от любви. Ох не нравилось мне слышать свое полное имя, это сразу черный флаг и объявление войны, а тут и акцент на рычащую «р» пробивался. В общем, она облаяла меня на родном языке и вернулась на общепонятный: — Ты совсем страх потерял так издеваться надо мной?! Я понимаю, что тебе все равно, насколько сильно я переживаю за тебя и как долго не могу уснуть по ночам, но теперь тебе хватило наглости посреди вечера ворваться в магазин с детьми в подмышках и вместо объяснений, извинений — или хотя бы приветствия! — заговаривать меня каким-то бредом! Если все это шутка или способ помириться, будто ничего не было, знай: ты ботинок бесчувственный.
Сзади сработала сопливая сигнализация, суета, шорохи, вздохи и топот на месте — я обернулся, чтобы передохнуть от напора Оли и самому глянуть в стекло витрины, за ней пока еще чисто. Мелкие хотели разбежаться кто куда, один к полкам с игрушками, другая к кассе, вот и стукнулись лбами, как в глупой сценке, но наш альфа-самец ДеВи взял ситуацию, точнее свою подружку, в руку, и героически потащил к стеллажу аккурат за нами.
— Оля, ты доверяешь мне?
— После всего? Я… я не знаю. Ты уже предал меня.
— Не неси ерунды!
— Ах ерунда, значит… То есть все, что случилось между нами — это для тебя ерунда, Армани, а игры, которые ты тут устраиваешь, в порядке вещей.
— Я не вру, вообще никогда не врал тебе.
— Конечно, нет. Ты просто сбегаешь, чтобы врать не пришлось, да? Знаешь что… телефон на столе, набирай сам знаешь какой номер, если ситуация действительно серьезная. А меня не отвлекай, пожалуйста!
Вот хоть хватай ее и тащи в укрытие на манер соплячной пары, я так и хотел сделать, но висюлька над входом пригвоздила нас обоих своим поганым дребезгом. За спиной творилось что-то непонятное — острый носик моей принцессы, как флюгер, указывал на то, что в дверях, глаза округлились, но не от страха, а больше от удивления, я смотрел на свое отражение в серых колодцах и на любимую родинку у края подбородка, всегда успокаивало. Страшнее всего, что Оля не поздоровалась, а это могло быть в двух случаях, то бишь если там пустота или что-то совсем нечеловеческое.
Я обернулся, уже задушил каплю надежды на лучшее, но на первый взгляд то, что стояло на входе, выглядело более-менее мужчиной, никаких тебе щупалец, клыков и когтей, хотя и не без странностей. Зеленый свитер висел лохмотьями на этом скелете, весь дырявый, будто его изрядно так посмаковала моль, но это еще ничего, а вот винно-бордовая юбка (не шотландский килт и даже не современная), ниже колен, будто родом из начала века, вызывала вопросы — что ж, у всех свои наклонности, и хоть бы это была самая жуткая. Ага, куда там — этот образец сумасшедшей живописи потащил волосатые лодыжки к витрине, жадно вдыхал воздух, будто хотел весь высосать отсюда, и прижался щекой к месту, куда минуту назад прилипли ДеВи с Тонконожкой. И это были цветочки, потому как дальше он забормотал зацикленной пластинкой что-то неразборчивое, но подозрительно похожее на «дети, дети… еда, дети», хихикал, хрюкал и даже облизал стекло, а от блаженства глаза разошлись в разные стороны. У меня мурашки побежали по всему, чему можно было, да и Олю это зрелище убедило лучше всех слов, вдобавок парализовало, я слышал удары молотка и шумное дыхание.
Короче, пора уносить ноги, пока они еще целые и без укусов, причем не свои, а стройные любимые, даже если те будут пятиться, брыкаться и ни в какую не хотеть оставлять магазин. Я выдохнул, расправил плечи и уже приготовился к побегу, но вдруг вспомнил, что нас тут вообще-то четверо и всех я точно не вытащу ни на руках, ни цепочкой. Что ж, будет соплякам урок, как вечерами шляться, правда, посмертный, и вообще пусть спасибо скажут, что не сдаю их с потрохами монстру, а то во всех других случаях есть жирный шанс накормить его не только двумя молодыми ягнятами, но и добавкой из лебедушки и барана. Казалось, тут и выбирать нечего, я еще не совсем спятил, чтоб рисковать Олей ради каких-то детей, но она же сама потом заклюет меня, мол, поступил, как последняя сволочь — а только такие и выживают, родная!