На долгое время я застыл, парализованный абсурдом происходящего, и безмерно радовался столь ненавистному костюму белки — он скрывал все краски и тона онемевшего лица. Округлая рыжая голова изнутри была устлана мелкой сеткой, которая прятала мой вид и вместе с тем позволяла видеть окружение. Не передать, в какой транс в какое беспамятство мне довелось впасть, когда каждый столик поместился в одном из десятков квадратов этой сетки, и мой рассеянный взор улавливал все изображения одновременно. Воздух переполняли звуки (и даже нечто похожее на запахи) детства: та самая легкая, пустая, но теплая и ценная болтовня об оценках, книгах, фильмах, планах на летний отпуск и ближайшее будущее, обещаниях научить домашним делам, какие должен уметь каждый мужчина и, разумеется, об отношениях с противоположным полом — как мужчины с мужчиной…
Несмотря на прохладу утра, меня окатила волна нездорового жара. Вместе с тем во мне закипало чувство, какому трудно дать четкое название, чувство, совмещающее страх, отчаяние, гнев и зависть. Я был единственным человеком, находящимся в кафе без отца.
К моему великому счастью, бурный поток заказов нахлынул подобно струе холодного душа, смыв все глупые мысли и переживания. Следующие несколько часов прошли в обыденной суете: заказы, приготовление, столик, и все это повторялось мучительной петлей час за часом, день изо дня, из года в год. Разумеется, в одиночку я чисто физически подолгу справлялся со всем этим, а порой путал столики или забывал приложить трубочки. Лишь к полудню я, задыхаясь от перебежек в душном костюме, наконец обрушился на стул позади барной стойки и на пару минут скрыл себя от чужих глаз. Беличья голова вместе с моей опустилась на столешницу, а мысли заструились, сменяясь одна другой в считанные секунды, как вспышки искр.
Погрузившись в грезы, я представлял себя на месте этих юнцов, многие из которых не осознавали своего счастья, принимая все это как данное. Я же просто мечтал провести день, какой мы проводили с отцом в детстве, обнять его — того человека, а не тем, кем он стал в один злосчастный миг памяти… «Так-так, что на этот раз будешь? Снова клубничное?», точно так бы сказал он. «Нет, надоело. Можно мне крем-брюле?», странным образом отвечал я. В то время я обожал клубничный вкус, считая, что клубника и молоко созданы друг для друга, как звезды для небосвода. Теперь же на дух не перевариваю любое мороженое.
Вдруг на барную стойку упали тяжелые руки, зашелестев страницами меню, застучали пальцами. «Так, а кто… у кого бы… Есть тут кто живой?». Я вскочил со стула и звучно задел теменем всю конструкцию моей древесной крепости. Клиенты попятились в страхе и от стука и, к тому же, оттого, что в их сторону смотрела замершая, выпрыгнувшая, как черт из табакерки, белка со скошенной набок головой. Пару мгновений я недоумевал, как мог спутать мысли с реальностью, но затем быстро поправил голову и поприветствовал их.
— Нам, пожалуйста одно крем-брюле мороженое и два молочных коктейля — ванильный и шоколадный. Хоть разик попробую, что за напитки такие. Так-так, — он открыл кошелек и задумчиво осмотрел купюры, — а с сотни сдача будет?
Так вот в чем причина моего замешательства: голос в страшной степени походил на голос моего отца в те его молодые годы, хотя, быть может, это память нахально сглаживает отличия. Что удивительно, ни внешности мужчины, ни мальчика лет пяти-шести, что стоял рядом и смотрел на меня несколько испуганными глазами, я ничуть не запомнил. Мое внимание заострилось на двух других, казалось бы, маловажных вещах: портмоне в одной руке мужчины и широкой дорожной сумке в другой. В раскрытом портмоне, точно дьявольски подмигнув, блеснула пропускная карта, на которой, кроме имени и должности, виднелся знакомый знак… А когда они рассчитались и направились к столику, я жадно осмотрел и ту широкую сумку, а вернее, ее содержимое — однотонную синюю униформу и цветастую кепку «Тедди’с Хоум». И тогда детали этой скромной мозаики сложились в одну общую, более ужасающую картину. Вчерашний вечер и этот новый день даже человека, который не верил во влияния на его жизнь извне — каким, к слову, считал себя и я — подтолкнули бы заметить череду странностей. Накануне я обнаружил игрушку отца, а утром в кафе жизнь наглядно показывает мне о возможностях упущенных и позже… предоставляет свежие? Неужто судьба отчетливо велит нам встретиться? Что ж, Бенедикт Савва, я не упущу этого шанса хотя бы для того, чтобы взглянуть на удивленное и, надеюсь, покалеченное малиновым стыдом лицо.