В узкую щель между лентами, шестернями и перекладинами я видел лишь тонкие мальчишеские ноги, обернутые тряпичными штанами, и мне первому довелось узнать о том, что некто за их спинами беззвучно спускался с лестницы. Черные туфли застыли на последней ступени, точно в издевательском жесте, а их владелец безмолвно наблюдал за действиями воришек. И вот раздался не звук удивления, не гневный возглас и не зов охранника, а резкий стук трости о бетонный пол, пронесшийся всюду грозным раскатом грома. Я представил выражения детских лиц, полагаю, весьма достоверно, поскольку стороживший их затею мгновенно сорвался с места, а тот, кто подсаживал товарища, наскоро скинул рваные ботинки с плеч и устремился следом к запасному выходу. За миг до предательства последний хулиган все же сумел ухватить игрушку, но беспомощно повис костлявой ладонью на краю этого чана, дергая ногами, точно под ним простиралась бездонная пропасть.
Бенедикт Савва — внутреннее чувство (… родства, к сожалению) подсказывало, что это был он, хотя я видел лишь старые затертые брюки и тупоконечные туфли — подобрался к мальчику и, прислонив трость к стене, снял его и бережно поставил на пол.
— И в третий раз — ты…
За двадцать пять лет его связки потеряли былую эластику и подвижность, что отражалось в свойственной старикам хриплости, и противнейшем скрипе в сочетании с высоковатым тембром. Как же отвратительно было слышать новый, вдвойне чужой для меня голос, но вместе с тем я с некоторым интересом и разладом в душе желал продолжения. И оно не заставило себя ждать: смирившись с поражением, мальчик бросил игрушку и устремился к выходу. Мой отец сделал поразительно ловкий для пожилого человека выпад, и трость, несколько закругленная на конце, с броском ядовитой змеи вгрызлась в сухощавое плечо.
— Стой же! Стой, кому говорят! И откуда в вас столько подвижности…
— Пусти! Пусти! — повторял мальчик, стараясь выбраться, но трость безжалостно тянула его назад, пока старческие пальцы не схватили тоненькое предплечье.
— Будь добр, подними Тедди.
— Нет! — крикнул тот, словно именно теперь прикосновение к игрушке расценилось бы как тяжкое преступление. Под тяжестью немого взгляда он все же наклонился и вскоре протянул плюшевого медведя, как бы умоляя забыть обо всем случившемся: — Я домой, домой…
Бенедикт Савва придвинул игрушку обратно к груди мальчика и, сделав слабый толчок в конце, сказал:
— Возьми его. Я прекрасно понимаю, что у тебя нет такого, и честным образом тебе не удастся его получить. Что касается твоих товарищей, которых я называю так лишь из нежелания подбирать более грубое слово, — никакие они не товарищи, раз столь легко бросили тебя на растерзание, страшному старику, — пусть приходят в другой раз: сейчас они не получат ни единой нитки. Надеюсь также и на твое благоразумие, и это значит, что тебе будет достаточно одной игрушки и ты не отважишься более на подобный скверный поступок. А теперь ступай!
Он ласково потрепал сальные волосы и даже приобнял мальчика, отчего я проникся какой-то неясной тоской. И неудивительно, что тот недоумевал поболее моего, сраженный длинной речью и безумными действиями (поощрением воровства!), из-за чего, признаться, я готов был усомниться в здравии ума Бенедикта Саввы. Однако мальчик отсек ненужную задумчивость и бегло направился к выходу, часто оглядываясь, точно его странный судья мог передумать и рвануться вдогонку.
Тем временем мой отец поднялся по лестнице, с которой явился, и, едва приоткрыв дверь, тотчас же захлопнул ее, запер на ключ и вновь спустился. Вслед за этим со стороны запасного выхода послышались звучные удары ботинок, и внутрь ворвались тот же мальчик, испуганно пятившись, а за ним двое гораздо старше, ничуть не заботившиеся о скрытности. Чтобы их рассмотреть, я прошел по краю конвейера и, обнаружив углубление в механических складках, уперся в самую дальнюю точку этого кармана. В широкой полосе между покоящимися лентами был прекрасный вид на все помещение, за исключением места, где стоял мой отец, скрытый отсеком с игрушками. Мой взгляд так крепко вцепился в панораму событий, похожую на удивительно широкий экран телевизора, что я едва не столкнулся с кем-то, кто так же таился в этой полутьме.
Волна рыжих волос, точно занавес, пронеслась по часовой стрелке, открыв яркие, как прожекторы, глаза с чистым амброво-янтарным блеском, но и легким налетом испуга. Незнакомка окинула меня скорым взглядом и вмиг совладала со страхом, а я, в свою очередь, отметил ее черты лица, неумолимо расцветающие к пику своей красоты. Мне также показалось, что она знала меня или, во всяком случае, узнала, но, что страннее, ее натуральные локоны казались знакомыми и мне. Неужто сегодня все разом (и в большинстве своем дети и подростки) устроили покушение на эту точно что проклятую фабрику?!