— При всем уважении, мисс Рей, прошу не лезть в мою личную жизнь!
— При всем уважении, мистер Фирдан, — сказала она леденящим душу тоном, от какого краски комнаты вмиг потускнели, — я хочу знать, почему у Виктима нет игрушки.
— Откуда вам известно имя моего сына?
— В центре только одна школа, мистер Фирдан, да и сейчас волей-неволей все друг друга знают. И все-таки почему…
— Потому что это непотребство, абсолютно ненужная вещь, отвлекающая детей от таких истинно важных дел, как, во-первых, учеба, во-вторых, помощь родителям, и в-третьих, общение со сверстниками.
— Возможно, себя вы и обманете этим, а меня — нет… Папа часто говорит, что у всех человеческих поступков есть причина и следствие. Поделитесь же вашей проблемой! Может… я смогу помочь.
— Я ничего не намерен вам рассказывать, доказывать и тем более просить помощи! Отойдите с пути и дайте, мне уже наконец, пройти!
Мисс Рей посторонилась, а я энергично, но бесшумно раскрыл дверцы люка и встал на первую ступень в зудящем желании быстрее покончить с этим. Расстегнув ворот рубашки, чтоб пустить больше крови к голове, я спускался все ниже, и, несмотря на жемчужные бусы ламп над головой, дважды моя нога соскакивала с сыпучих, словно древнеегипетских выступов. Шумное дыхание посвистывало невдалеке, и скрипели ножки стола в дуэте с наконечником авторучки… Я замер на ровной площадке, от которой исходил последний десяток ступеней, и с неизвестным мне самому мотивом оглянулся на свою спутницу. Уже в тот миг ее грустная, удивительно мудрая улыбка блестела мазутным отражением минутного будущего.
После резвого спуска я звучно ступил на порог подвального помещения и за то краткое мгновение сумел рассмотреть одежду моего отца: старые туфли, затертые брюки, пиджак, приобнявший спинку стула, и рубашку, рукава которой были подвернуты до локтей. Этот человек сидел за столом, единственным предметом мебели в сырой подвальной комнате; обнажив жилистые мускулистые руки, он направлял все внимание на тонкую работу пальцев с крохотным инструментом в руке — что-то клеил, прикручивал, паял… и вдруг повернул голову на стук подошвы.
— Рональд?! — изумился он, и толстые квадратные очки еще сильнее сползли к самому кончику носа. — Ради всего святого, как ты сюда попал?!
Я прекрасно понимал, что с детства моя внешность полностью изменилась, однако на душе и в груди стало так гадко и тяжело, что я положил руку на сердце, точно в вежливом приветствии. Что мне еще оставалось, кроме как обескураженно глядеть на борозды морщин, впалые сухие глаза и посеребренную шевелюру, удивительную более всего остального — моя же плешь неумолимо расползалась по темени! В целом, по виду он истощал бодрость, живость духа и неплохо сохранился для своего шестого десятка лет, быть может, даже тренировался и ухаживал за собой, как это делают истинные нарциссы. И отчего мне представлялось, что я встречу жуткую мумию (моего прошлого), чей бальзамический раствор (лишь благодаря памяти) не позволяет телу превратиться в прах… О нет, этот мерзавец процветал и физически, и ментально — жаль лишь, что не духовно! Всего двадцать минут назад он пускал ласковые слова незнакомому ребенку, точно самый благостный родитель в мире, а меня, родного сына, встретил криками и гримасой ненависти. Я вмиг ощутил себя маленьким мальчиком и задрожал под натиском этих карих копий, со всем зверством проклиная науку генетику!
— Папа, — прохрипел я возмущенным, высоким голосом, едва сдерживая несвойственные мне слезы. Быть может, и настолько тихо, что неразличимо за той во всех смыслах пропастью между нами.
— Тебе не следует здесь находиться — прочь! Прочь, я сказал!
Позабыв обо всем на свете, я устремился вверх по ступеням, поднимая клубы пыли ботиночной яростью, и вырвался наружу с таким выражением лица, что напугал мисс Рей. В гневе мне с трудом удавалось сдерживать безрассудство: я пнул кучу игрушек, которые валялись на полу, и те разлетелись картечью, а по выходе из комнаты с грохотом обрушил следом за собой один из стеллажей. В раздевалке я со всей доступной мне в тот миг аккуратностью сбросил рабочий фартук Рональда Рида и скорым образом покинул фабрику, словно само это место было отравлено и причиняло вред более всех ядов и паралитических газов. Изумленная девушка кинулась за мной по дороге к автобусной остановке, пока я кое-как плевался обрывками фраз из возмущенного, сжатого горла.