Конечно, эта женщина. Она была красива, и даже теперь у нее хороши огромные блекло-фиолетовые глаза. Она напоминает модели Ван-Донгена. Он находит, что у нее такие же круглые щеки и львиный нос, как у его бабушки, что лишает ее изысканности, но тем не менее сразу видно, что это дама. Дама-южанка, разумеется, хотя и без местного акцента. У нее говор более певучий.
— Вы в безопасности. До полудня никто глаз не продерет, кроме служанки! Но она глухонемая. Это очень удобно.
Ее воркование подхватывается колокольным звоном, ликующим колокольным звоном.
— Господи, поздняя месса уже началась! Представляете себе: наш священник не нашел ничего лучшего, как начинать на час раньше позднюю мессу якобы из-за войны!
— Поздняя месса! Стало быть, сегодня воскресенье!
— Ну да! Вы проспали вчера весь день! Вы, наверно, голодны как волк! Такой огромный мужчина! А сегодня утром я уже забеспокоилась. Пойдемте со мной. Очень мило, когда в волосах солома, только никому это не нравится. Особенно в воскресенье.
Он садится в полной растерянности. Она смеется. Тридцать часов небытия! Он идет за ней. Она тонкая и стройная. Как и все в этом краю, она идет, словно плывет в своем строгом костюме, гармонирующем с цветом ее глаз.
— В доме беспорядок. Вот ванная…
Когда он принял душ, побрился и причесался, мир стал совсем иным. Он наугад идет по дому. Он слышит какие-то звуки. Открывает какую-то дверь. Большой зал в беспорядке. Ага, вот и кухня, просторная и хорошо оборудованная. Хозяйка готовит кофе. Это настоящий, по запаху чувствуется. Она берет крошечную фарфоровую чашечку, разрисованную в манере Буше. Он глядит на нее широко раскрытыми глазами. Она разражается молодым смехом.
— Это для меня. Я боюсь за сердце.
Она открывает стенной шкаф, достает оттуда белую кружку. Он закрывает глаза в знак согласия, все еще не придя в себя от изумления. Она подхватывает его мимику, от чего еще больше молодеет.
— Единственная стоящая вещь — это молодость, У вас красивые желтые зубы…
Он подскакивает.
— Цвета шампанского. Говорят: «Белоснежные зубы». Это ужасно! Это отдает кладбищем! Простите, я болтаю все, что в голову приходит. Я родом из Тулузы. Потому-то и говорю без акцента.
Она разбавляет кофе жирным молоком, кладет перед ним деревенский хлеб, который нарезает большими ломтями, и по меньшей мере двухкилограммовый кусок масла. Чего нет, так это сахару! Она открывает стенной шкаф, встает на цыпочки, отчего напрягаются ее икры. Он хочет подняться, чтобы помочь ей, но она дотягивается до керамического горшочка и ставит его на покрытый клеенкой стол.
— У нас в горах есть мед. Вы любите мед?
Он осторожно запускает ложку в горшок. Янтарный, густой, тягучий мед не поддается. Он пристает к ложке. И даже когда ложку поворачиваешь, он отделяется от нее медленно, а его запах наполняет ноздри. Эме старается, чтобы мед не капал.
— Три, хорошо? — говорит она.
Она разбивает яйца у плиты. Золото струится из извести, расколовшейся на хрупкие чашечки. Что-то потрескивает, Это шипит сало, У уроженки Тулузы такие же четкие движения, как у его бабушки. Но она не создана для кухни! Юбка чересчур короткая! Эта ночь (нет, позапрошлая ночь), ужасная смерть, которой грозили ему автоматы, гранаты, туннель, пожар, а теперь вот…
Раньше он не любил мед. Давно, в далекие былые времена. Это было чистое наказание — те тартинки, по которым масса гораздо бледнее этой, прозрачная, жидкая масса тянулась липкими нитями, просачивалась сквозь хлеб с большими дырками, стекала по стенкам горшочка, по краям чашки, на блюдце и даже на клеенку. Это было в отчем доме в Валансьенне, в разрушенном доме. Здесь мед не такой изысканный. Эме пробует его с осторожностью. Слишком сладкий. И сильно пахнет цветами.
— Мед лавандовый. А как вы хотите — поджарить вам глазунью по-французски или сделать омлет по-английски?
— Глазунью.
— Значит, по-французски. А вот мой муж — тот ел совсем бледные омлеты. Он был из Вест-Энда, из Лондона.
Вдова. В тоне ее голоса не слышно печали. На плите журчат яйца. Англичанин. Англичанин. Какой Англичанин? Ах да, Англичанин с катера! За тридцать часов они — Ом, Инженер и Англичанин, — должно быть, успели далеко уйти… Если, конечно, немцы не догнали поезд. У меда привкус чего-то живого. И это ощущение было невыносимо для него, когда он был ребенком, в любой еде, вплоть до фламандских пряников, — затхлый привкус чего-то живого, от которого свербит в носу. «Ну, приятель, ты уж не выпендривайся! Нам-то ведь д-д-дают иск-к-кусственный мед!» Искусственный мед механических пчел, который наливали в большие желтые металлические ведра и который получали за разные работы в мастерской… Он макает в кофе тартинку с маслом и с медом, которую она ему приготовила. Он останавливается, приоткрыв рот.