Ну уж по крайней мере завтра на суд она имеет право прийти в обычной одежде. Правда, за последние семь недель ее женственность методично и вполне успешно из нее выкорчевывали, и Амелия предвидела, что и эта одежда не сделает ее привлекательнее. Она представляла, как ужасно будут выглядеть ее волосы, за которыми уже столько времени не было ухода — судя по перхоти на воротнике, кожа на голове высохла донельзя, — а в резком свете зала суда ее лицо покажется особенно бледным и болезненным. То, что она похудела, неудивительно, но гораздо существеннее, что, низведенная до состояния ничтожества и окруженная ничтожествами, Амелия потеряла к себе всякое уважение. Какое впечатление произведет она на присяжных заседателей, если будет выглядеть так же мерзко, как себя чувствует? До этой минуты отсутствие в камере зеркала казалось ей знаком милосердия, но завтра, чтобы прилично выглядеть, ей понадобится вся помощь, на какую только можно рассчитывать.
В коридоре послышался шум, и Амелия вскочила и принялась колотить в дверь. Дверь отворилась, и она с облегчением увидела Селию Бэннерман.
— Ну? — требовательно спросила она. — Какой приговор у Вейл?
— Два года тяжелых принудительных работ. — На губах Селии блуждала улыбка, а может быть, в свете газовой лампы Амелии это померещилось.
Она сразу почувствовала такое облегчение, что чуть не задохнулась от радости. Тяжелых работ… Что может быть тяжелее часов ожидания, когда только и делаешь, что пытаешься угадать свое будущее? Амелия бы с радостью под проливным дождем наполняла углем тележки или таскала вверх по лестнице ведра с кипящей жидкостью, если бы только после всего этого могла снова увидеться с дочерью.
— Спасибо, — едва слышно произнесла она.
— Уже услышала? — Позади Селии возникла Этель Стьюк и, глядя на Амелию, криво усмехнулась.
В темно-синем капоре с болтающимися тесемками и привязанной к поясу гремящей связкой ключей, тюремная надзирательница напомнила Амелии персонаж Диккенса, который хоть и не поспел к Рождеству, но все-таки явился, полный решимости о чем-то ее предупредить.
— Ты, Сэч, не обольщайся. У тебя совсем другая история. Вейл никого не убивала.
— Так же как и я. Присяжные в этом разберутся. — Амелия изо всех сил старалась, чтобы голос не выдал ее сомнений.
Стьюк презрительно расхохоталась.
— Вряд ли. Уж Дарлинг свое дело сделает. Его не зря прозвали висельником. — Стьюк подошла к сидевшей на постели Амелии и, легким движением коснувшись ее шеи, нежно расправила ей воротник. Этот жест мог показаться случайным, но значение его было настолько очевидно, что у Амелии все внутри задрожало. — Что ни говори, а Вейл повезло с прокурором: ох уж он и напортачил! — Стьюк сделала паузу, чтобы удостовериться, что ее слова дошли до сознания Амелии. — Беда в том, что теперь он будет тебя защищать. Спи спокойно, миссис Сэч.
Она выпроводила из камеры Селию Бэннерман, и дверь за ними с грохотом захлопнулась. Шаги их постепенно замирали, и Амелия слышала, как окрики надзирательниц становились все глуше и глуше, пока совсем не стихли. Оставшись наедине со словами Стьюк, Амелия почувствовала, что ей даже страшно вскрикнуть.
ГЛАВА 11
Когда в послеполуденный час Сильвия Тимпсон открыла дверь и на пороге увидела Фоллоуфилда, она сначала взглянула на него с подозрением, а потом с испугом. Оказалось, что в обособленном предместье Уэсткотт-роуд полицейских жалуют ничуть не больше, чем на Кэмпбелл-роуд. Сильвия с непристойной торопливостью ринулась впереди него внутрь небольшого дома и тут же заняла оборонительную позицию, всем своим видом давая понять, что дальше без объяснений она не даст ему ступить ни шагу.
— Я полагала, сержант, что, если у вас есть еще какие-то вопросы насчет этого малоприятного дела, на них можно ответить в клубе. Мне не нравится, когда меня беспокоят в собственном доме.
Фоллоуфилд вежливо улыбнулся:
— Боюсь, миссис Бишоп, что на сей раз это совсем другое малоприятное дело. — Сержант отметил, как она изменилась в лице, когда он обратился к ней по фамилии мужа. — Вчера вечером убили Марджори Бейкер, и мне надо задать вам несколько вопросов.
Какое-то время Сильвия, казалось, пыталась вспомнить, о ком идет речь.
— Работница Мотли? Она приходила в клуб вчера днем в обеденное время. Но какое это имеет отношение ко мне?
— Мы беседуем со всеми, кто видел ее в пятницу. Можно мне на минуту зайти к вам?
— Разумеется. — Она провела его в типичную, явно прозябающую без надобности, гостиную, где его внимание привлекла лишь стоявшая на каминной полке фотография — молодая женщина в форме медсестры на тротуаре перед больницей Сент-Томас. Сильвия перехватила его взгляд и вдруг произнесла с нескрываемой горечью: — Это снято так давно, что я и сама себя не узнаю.