Я был на коне. Я нашёл его слабое место! Осталось только выжечь его и…
Я сделал ещё несколько шагов вперёд. Расстояние до края пропасти сократилось до пары метров. Воздух стал таким густым, что его можно было резать ножом…
Именно в этот момент всё и рухнуло.
Рёв стих так же внезапно, как и начался. Воцарилась оглушительная, давящая тишина. Туман, который только что испарялся, внезапно сжался, стал плотным, как чёрный обсидиан.
А затем из него выросли щупальца.
Газообразные, и их было с полдюжины. Они рванули ко мне с бешеной скоростью!
Я отпрыгнул назад, выставив вперёд руки, выкладывая всю оставшуюся магию в защитный барьер. Изумрудный щит вспыхнул передо мной — но щупальца даже не замедлились.
Они прошли сквозь мою защиту, как горячий нож через масло! Щит, даже заряженный Эфиром, не сработал. Совсем! Он не взорвался, не затрещал — просто перестал существовать.
Это было невозможно!
Я инстинктивно ударил Эфиром — чистая сила метнулась навстречу щупальцам, но… Те проигнорировали эту атаку!!!
Дерьмо космочервей, да как так⁈
Я почувствовал тупой, отдающий в виски удар — и боль, словно мне отрубили часть тела. И в следующий миг одно из щупалец обвило мою ногу. Оно не жгло, не давило кости — просто… ухватило меня посильнее.
Ледяной холод просочился сквозь гидрокостюм, парализуя мышцы.
Я рухнул на колено, пытаясь ударить по щупальцу перчаткой Пожирателя. Рука прошла насквозь, не встретив никакого сопротивления, не поглотив ничего.
Пустота. Долбаная пустота!
Ещё два щупальца обвили меня — за талию, за вторую ногу. Они принялись тянуть. Медленно, неспешно — но с непреодолимой силой, которую я никак не мог остановить…
Я ударил магией один раз, второй, попытался высосать магию, ударил Эфиром — ничего… Упёрся руками в скользкий камень, пытаясь сопротивляться — но это тоже оказалось бесполезно. Мои пальцы скользили по мху, не находя опоры. И тогда закричал — от ярости, от бессилия, но звук потерялся в гнетущей тишине этого места.
Край пропасти приблизился. Я видел, как подо мной клубится абсолютная тьма, пахнущая вечным забвением.
Последнее, что успел осознать — это полный, тотальный @#$%…
Моя самая сильная карта оказалась бесполезной. А моя самоуверенность привела меня прямиком в пасть чудища…
На этой мысли щупальца рванули меня сильнее. Камень под руками исчез, и мир опрокинулся.
Невесомость.
Падение в кромешную, беззвучную черноту, которая сомкнулась над головой, поглощая последний проблеск тусклого света купола.
А затем — забвение…
Под ногами не было скользкого мха — лишь раскалённый, потрескавшийся в причудливую сеть скальный грунт лилово-бурого оттенка, похожий на старую, высохшую кровь.
Воздух, густой и тяжёлый, обжёг лёгкие жаром, как из печи. Он был напоён едкими нотами озона, пепла и чего-то сладковато-гнилостного, что я всегда ассоциировал с агонией умирающих звёздных систем.
Над головой, вместо призрачного купола, висело малиновое, ядовитое небо, располосованное багровыми жилами туманностей. Три солнца — одно большое и два поменьше — сплетались в болезненный, неестественный танец, отбрасывая три накладывающиеся друг на друга тени, которые корчились на земле, словно в муках.
Сердце ёкнуло не от страха, а от ошеломляющего, до боли знакомого узнавания.
Это место… Это «кладбище» на краю вселенной…
— Теряешь хватку, А’стар, — раздался рядом голос. Спокойный, низкий, словно шум далёкой галактики, переданный через толщу вакуума. В нём не было упрёка, лишь констатация факта, окрашенная ленивой, почти скучающей мощью, — Нить истончается. Ты позволяешь ей ускользнуть в прах забвения.
Я обернулся.
Рядом, невозмутимо опираясь на сложный посох из чернённой кости, увенчанный трепещущим, пульсирующим сгустком фиолетовой плазмы, стоял Арион.
Его кожа отливала глубоким цветом старой бронзы, испещрённой причудливыми серебряными вкраплениями — не татуировками, а картами давно сгоревших миров. Длинные волосы, заплетённые в невероятно сложные косы, казались отлитыми из жидкого золота и тяжёлого свинца. Я знал, что каждая эта прядь — летопись целой эпохи.
А его глаза… Это были не глаза. Это были порталы. В них плавали, рождались и угасали целые звёздные скопления, туманности растекались и сжимались, и всё это было погружено в бездонную, невыразимую усталость. В этих глазах читалась скука всех времён, накопившаяся за бесчисленные миллиарды лет жизни.
Мы стояли на краю колоссального кратера, чьи склоны уходили в багровую дымку. На дне его, в центре, извивалась в последней, беззвучной агонии та, за кем мы охотились.
Её форма не имела постоянства — она мелькала, как дефектная голограмма: то сгустком ослепительного света, то клубком первородной тьмы, то обрывками забытых молитв и детских страхов, вырванных из памяти мириад цивилизаций.
Древний бог, один из тех, кто решил, что его история закончена, и пожелал самораствориться в тканях реальности, нарушив хрупкий, установленный кем-то свыше баланс.
И тут до меня окончательно дошло.
Это воспоминание!
Я — не Марк, а Маркелий А’стар, юный, дерзкий бог, отправленный Титаносом за останками древности… Полный уверенности в своей силе и праве.
Мой рот искривился в усмешке. Лёгкое движение пальцев в перчатках из спрессованной тьмы — и невидимая петля, сплетённая из чистой воли, затянулась вокруг угасающей сущности, не давая ей окончательно распасться.
— Она никуда не денется, Арион, — мои слова прозвучали самоуверенно и звонко, резанув по мёртвой тишине этого места, — Она уже почти ничто. Просто эхо. Душок от былого величия. Топливо для печи.
— Именно «душок» и есть самая ценная часть дичи, юнец, — лениво, почти апатично парировал Арион, не отрывая своего древнего взгляда от предсмертных конвульсий давно забытого божества, — В этом эхе вся её история. Вся её тоска, все её ошибки, вся накопленная мудрость и всё накопленное безумие. Ты поглощаешь не просто силу, мальчик. Ты проглатываешь чужую вечность. И однажды, поверь мне, ты ею подавишься. Она встанет у тебя в горле комом из забытых имён и ненужных воспоминаний.
Я дёрнул рукой резче, с раздражением. Искра божества с тихим, похожим на звон лопнувшей струны стоном, перетекла в меня, влившись в резервуар моей сущности. По жилам разлилась знакомая волна тепла — мощная, но пустая, безвкусная. Просто энергия, как и всегда.
Ничего больше.
— Ты как всегда всё усложняешь, старик. Это всего лишь калории. Валюта. Ни больше, ни меньше. Мы — санитары этого леса, не более того.
Арион тяжело, будто под грузом всех распавшихся вселенных, вздохнул. Его золото-свинцовые космы на могучих плечах колыхнулись, словно живые змеи, чуя добычу.
— Калории… Валюта… Да. Сегодня — да, — он медленно повернул ко мне своё лицо-карту. И в его взгляде, среди угасающих галактик, я увидел нечто, что заставило мой собственный юношеский пыл на мгновение поостыть. Это был не упрёк, не гнев. Это была бездонная, вселенская жалость, смешанная с усталостью, — Но пройдут эпохи. Десятки, сотни тысячелетий. И ты внезапно обнаружишь, что вся эта бескрайняя вселенная, при всей её кажущейся необъятности, на деле удивительно тесна. И до одури однообразна. Все эти бессмысленные войны, вспышки сверхновых, рождение и гибель цивилизаций, любовь и ненависть целых народов… Ты увидишь это однажды. Потом второй раз. Потом в сотый. В тысячный. И всё это начнёт сливаться в одну сплошную, монотонную картину. И она наскучит. Вызовет у тебя тошноту.
Он негромко щёлкнул пальцами, и реальность снова дрогнула. Мы перенеслись в космос, к краю угасающей звезды. Гигантский красный гигант агонизировал, медленно сжимаясь под давлением собственной тяжести, сбрасывая в пустоту оболочки раскалённого газа, которые тут же замерзали в причудливые ледяные скульптуры. Гул смерти этой звезды был оглушительным, и в то же время глухим, как похоронный звон по целому миру.