Нет, сложность была в филигранности, в точном расчёте. Нужно было не убить Императора, а лишь слегка оцарапать его страхом. Показать ему и, что важнее, всей его свите — архимагам, князьям, генералам — что их могущество, их вековые ритуалы и стальные батальоны ничего не стоят перед лицом настоящей угрозы.
Я снова почувствовал на языке привкус пыли и озона — привкус Эфира, который я транжирил, разрывая реальность над Рублёвским шоссе, создавая те самые «черные, дымящиеся щели». Каждая такая дыра была крошечным, контролируемым надрывом в ткани мира, и каждая далась мне дорогой ценой. Эфир не восстанавливается, как магия Искры. Он копится, а я тратил его, как последний мот, на театральные спецэффекты.
Но… Мне было нужно убедить всех в реальности исходящей от Ур-Намму опасности. И пока он готовил своё вторжение — тихо, и без лишней помпы, я взял на себя смелость провернуть для него «пиар-кампанию».
Уверен, мой богоподобный родственничек оценил бы иронию происходящего, если бы нам довелось это обсудить…
А эти «кадравры», которые напали на нас меньше получаса назад?
Я мысленно поморщился. Лепить их из подручного биоматериала, вплетая в уродливые тела убитых сной пожирателей обрывки чужеродных сигнатур, которые я по крупицам выловил в Урочищах…
Каюсь, это было отвратительно. Как работа мясника, одержимого скульптурой. Я помнил запах гниющей плоти и перламутрового хитина, который стоял в моей временной лаборатории в подземельях Шанхая. Илона тогда неделю отказывалась заходить ко мне, а дед язвил, что я «окончательно свихнулся».
Но самый неприятный эпизод — это, конечно, был Мунин.
Мой верный ворон, чёрная тень, проклятый дрон-маледикт…
Жертвовать им, даже зная, что это не настоящая смерть, а лишь болезненный для него распад проекции… Это было тяжело. Он потом целую неделю не появлялся, а когда материализовался, усевшись на спинку моего кресла на яхте, его взгляд был полон немого укора. Он тыкал клювом мне в висок, ворча на своём птичьем языке что-то явно нелестное о моих лидерских качествах и склонности к мазохизму.
«Пришлось, друг» — оправдывался я, гладя его по перьям, которые снова обрели былую плотность — «Игра стоила свеч».
И она действительно стоила.
Я окинул взглядом кабинет — эту святая святых имперской власти. Здесь, за этим массивным столом из чёрного дерева, принимались решения, менявшие судьбы миллионов. И сейчас здесь сидел я, беглый преступник, пожиратель, и меня не просто слушали — мне верили.
Вернее, верили в ту угрозу, которую я так старательно и дорого продвигал.
Да, риск был.
Минимальный, просчитанный до миллисекунды, но риск. Что стражники окажутся чуть медленнее, а яд — чуть быстрее. Что Салтыков не успеет почувствовать «душок некроза» — говорить ему о своих действиях я не стал во избежание недопониманий, и надеялся на его дар управления Эфиром.
Что кто-то посторонний действительно пострадает. Но, признаться честно, я смотрел на это с холодной отстранённостью. На кону была не чья-то отдельная жизнь, а судьба всей планеты! Логика подсказывала простой и безжалостный вывод: отдельные люди — даже цари, даже гении, даже невинные прохожие — явно не стоят целой цивилизации. Это была простая математика, какой бы чудовищной она ни казалась тем самым «отдельным людям».
А я таким не был — поэтому не забивал себе голову подобными моральными терзаниями.
И самое главное — это сработало! Я продавил не только упрямого Государя, но и всех этих Иловайских, Юсуповых, всех архимагов в их расшитых рунами мундирах.
Теперь они видели в мне не проблему, а решение. Щит против невидимого врага. И ради этого можно было и потратить Эфир, и выслушать упрёки Мунина, и запачкать руки, создавая перламутровых тварей.
Я сделал ещё один глоток коньяка, чувствуя, как огненная струйка растекается по желудку. Император тоже пил — и молча смотрел на меня, как и последние минуты. А я смотрел на него в ответ и думал о том, что самая грандиозная ложь — это та, которая наполовину состоит из правды.
Ур-Намму был реален. Его угроза была абсолютной. Я лишь… слегка ускорил её наступление в глазах тех, от кого зависело наше выживание. Ибо на кону — судьба мира.
Император отставил свой бокал. Золотистый коньяк колыхнулся, словно жидкое око, поймавшее отблеск моего лицемерия.
— Хорошо, Апостолов, — его голос был тихим, но в нём зазвенела сталь нетерпения, — С формальностями покончено. Ты здесь, и я тебя слушаю. Что за знания столь чудовищны, что их нельзя доверить даже коду «Валькирии»?
Я медленно выдохнул, собирая в голове тщательно выверенную компиляцию правды и лжи. Пора было закидывать сеть…
— Ур-Намму и его Совет — не просто древние маги, Государь. Они — садовники. А мы, всё человечество, с нашими Искрами, нашими Урочищами, нашей кипучей магической жизнью — мы их урожай.
Я позволил этим словам повиснуть в воздухе, дав им просочиться в сознание Александра, как яд.
— Их план не в завоевании. Он — в терпеливом ожидании. Они ждут, пока биомасса разумных магов — этот самый ценный ресурс во вселенной — достигнет критической массы. Десятки, сотни миллионов одарённых душ, накопленные за тысячелетия. Они называют это «Великой Жатвой». В определённый момент, используя мощь всех Урочищ, которые являются не аномалиями, а… своего рода антеннами, они откроют проход.
— Куда?
— Туда, откуда они пришли. В другие миры. В саму ткань мультивселенной.
— Для чего? — спросил Император, и его пальцы сомкнулись на набалдашнике трости.
— Для побега, — просто ответил я, — Этот мир для них — лишь временная колыбель, истощённая, пройденный этап. Они бежали сюда от неведомой мне угрозы, переждали момент опасности — и Земля им наскучила. Теперь они — точнее, он, самый сильный, ибо двух других я убрал — ищут новые, свежие миры, где можно начать цикл заново. Но чтобы пробить брешь такого масштаба, нужна энергия, сравнимая со взрывом галактики. Эту энергию они и получат, одномоментно сжигая души десятков, сотен миллионов магов по всей планете!
Я видел, как Император внутренне содрогнулся, но его лицо оставалось ледяной маской. Нужен был решающий козырь, ради которого я и замыслил всё это.
Можно было бы убить Императора. Не подчинить — он всё же был сильнейшим магом Империи, и не допустил бы подобного. Умер, но не сдался… А вот убить… Я мог бы. Но после пришлось бы тратить время на организацию власти, усмирение недовольных, гражданскую войну…
А у меня не было на это времени. Точнее, это был план «Б», в котором на меня свалилась бы такая прорва дел, что я бы в них утонул и потерял возможность заниматься главным — противостоянием Ур-Намму. А он бы, напротив, получил преимущество.
Так что нет — моей задачей было сделать из Государя союзника.
— Ты ведь понимаешь, как нелепо это звучит?
— После всего, что я вам показал? — я изогнул бровь, — Поверьте, Ваше Величество, то, о чём я говорю, ещё не самое страшное. Проход, который пробъёт Ур-Намму, будет всегда открыт. Зияющая, незаживающая рана в реальности. И она будет работать в обе стороны. Защитные барьеры нашего мира рухнут. И тогда… тогда к нам хлынет то, что обитает по ту сторону.
Я наклонился вперёд, и мой голос стал шепотом, полным леденящей искренности.
— Прото-божественные сущности, для которых Ур-Намму — всего лишь старый, уставший червь. Твари, для которых наши законы физики — не более чем досадная условность. Миры, где время течёт задом наперёд, а пространство состоит из чистого безумия. По сравнению с тем, что придёт, взбесившиеся Урочища Янчэна или Тарима покажутся вам детским лепетом. Это будет не война. Это будет падение в мясорубку абсолютного Хаоса.
— И как я должен тебе верить? — в голосе Императора прозвучало сомнение. Здравое, рациональное сомнение.
— Всё, что я сейчас говорю, основано не на догадках, — произнёс я, расстегивая манжет на левом запястье, — А на прямом контакте. Я покажу вам.