Вопрос был отнюдь не праздный.
— Вполне. Практически… полностью.
— Практически?
Геллерштейн напрягся.
— Практически — потому что вы не до конца выполнили своё обещание, данное месяц назад, профессор.
— Ах, вы об этом… — директор клиники пожевал нижнюю губу, достал из нижнего ящика стола так хорошо знакомый мне планшет, и совершил несколько манипуляций.
Через пару секунд на моих линзах высветилось сообщение.
'Входящее зачисление средств.
Баланс: 3 037 841 рубль'
— Превосходно, — улыбнулся я, ничуть не чувствуя за собой вины.
Нет, ну а что⁈ Его сынок тут творил чернокнижные ритуалы, меня мог убить (пусть лет через десять — но всё же!), и ещё кучу людей… Так что клиника ещё легко отделалась, всего лишь вернув стоимость лечения.
Потому что я мог потребовать и больше за своё молчание обо всех этих событиях.
— Вы удовлетворены?
— Да, — кивнул я, — Но вы ведь не забыли, что у меня было ещё условие?
— Не забыл…
— То, что профессор Синицын остался в «Тихом месте» и заменил вашего сына — говорит о его исключительно высоких моральных качествах, — произнёс я, поигрывая родовым перстнем, — И то, что он сейчас исправляет совершённые Дмитрием ошибки, не делает его вашим подчинённым, вы понимаете?
— Понимаю… — Геллерштейн отвёл взгляд.
— И если помочь пациентам он согласился легко — то лечить вашего сына от его же собственного проклятья, с которым он не смог совладать… Признаюсь честно — мне стоило немалых трудов уговорить его помочь вам. Особенно после того, что вы сделали с ним и его дочерью.
— Я… Я понимаю.
Дмитрий сейчас лежал в закрытом от посторонних посещений отделении — весь в нарывах тёмной магии, с торчащими из тела щупальцами и без сознания — и к нему имели доступ лишь сам Синицын и Геллерштейн, которые на пару пытались вытравить из парня его собственное проклятье. Не знаю, получится ли у них, и что с Дмитрием будет дальше — но такой поворот событий открыл Синицыну все двери.
Человеколюбие, или чувство вины за то, что это Андрей Фёдорович изобрёл то самое проклятье, тут было ни при чём. Синицын на @#$ вертел и Геллерштейна и его клиентов. И с радостью бы обнародовал информацию обо всём, что тут произошло — если бы не возможность «официально» получить доступ к барокамерам и прочим мощностям клиники.
Мы не говорили с ним об этом напрямую, но я прекрасно представлял, зачем он остался.
Его дочь, чья душа, чей разум и воспоминания были мертвы, всё ещё находилась в капсуле жизнеобеспечения. Насколько я знал, Синицын всё ещё прятал её в том подвале, вот только теперь он имел доступ к барокамерам — и мог снова настроить их так, чтобы они собирали крохи жизни клиентов «Тихого места».
Только на этот раз он мог держать этот процесс под полным контролем.
Одобрял ли я это?
Честно говоря, сложно было ответить однозначно.
Поначалу я не собирался позволять Синицыну возобновлять свои эксперименты — о чём прямо ему сказал во время нашего знакомства.
Он занимался тем, за что в Империи жестоко карают. Но…
Я также понимал, что старик чувствует. И за то, что он согласился помочь людям (не только текущим клиентам «Тихого места», но и всем, кто бывал в клинике в последние полгода, и теперь получил вызов «на дополнительное обследование»), за то, что пошёл мне навстречу — слегка пересмотрел свои взгляды.
Да и потом — такой умный и опытный колдун, обязанный мне, никогда не будет лишним.
Потому я и устроил эту «сделку» — хоть и намеревался дистанцироваться от неё максимально далеко.
Слово дворянина от Синицына и Геллерштейна о том, что они не расскажут никому и никогда о моём участии во всех этих событиях — самое крепкое, что удержит их от этого. Плюс — я подчистил все записи с камер видеонаблюдения, да и в целом не спалился ни перед пациентами, ни перед остальными сотрудниками, так что…
Был разве что Салтыков с его поисками для меня и передачей образцов крови Синицына, но… Тут уж придётся положиться на него, по крайней мере — в ближайшее время…
Тряхнув головой, я отбросил эти мысли.
— Новые документы для него будут сделаны в ближайшее время?
— Да.
— У сотрудников и пациентов не появилось ненужных вопросов?
— Появились, само собой, — вздохнул Геллерштейн, — Но я их успокоил и…