Дыхание несчастного пленника участилось, грудь поднималась и опадала, как у зверя в капкане. Глаза блестели в полумраке — влажные, дикие.
Полные страха.
— Ч-что вы со мной сделаете?
— Ничего плохого, — я провел пальцами по его виску, и он вздрогнул, как от удара током, — Я предлагаю тебе выбор.
— Какой… выбор?
— Стать моим учеником.
Густая, как смола, тишина снова накрыла зал.
— Вашим… учеником?
— Да. Я научу тебя тому, что знаю. Покажу тебе мир за гранью этого жалкого существования. Ты будешь сильным. Сильнее царей. Сильнее богов.
Он замер. В его глазах мелькнуло что-то — не то надежда, не то страх, не то…
Понимание, что назад дороги нет.
— А если… если я откажусь?
Я наклонился ближе. Мое холодное дыхание коснулось его лица.
— Тогда ты останешься тем, кем был. Пастухом. Никем.
Он сглотнул.
— А если соглашусь…
— Ты изменишься навсегда.
Его пальцы сжались в кулаки, под кожей вздулись вены.
— Я… Я буду таким же, как ты, повелитель?
— Даже сильнее… Наша связь… Наша кровь даст нам обоим силы, которые и не снятся простым смертным. Тебе выпала редкая удача, сын мой…
Парень судорожно сглотнул.
— Я… я согласен.
В тот же миг мир взорвался.
Мое тело рассыпалось. Плоть, кости, даже одежда — всё превратилось в миллионы частиц магии, серебристо-бирюзовой, как Эфир, из которого я был соткан. Они завихрились в воздухе, сгустились вокруг парня, впитываясь в его кожу, в его кровь, в его душу.
Он закричал.
Не от страха — от боли.
Настоящей. Глубинной. Той, что разрывает человека на части и собирает заново.
А я смотрел за этим уже не глазами рухнувшего тела Ур-Намму, а будучи бестелесным призраком, наблюдающим за тем, как чужое сознание перетекает в новую оболочку.
Тело парня выгнулось, сухожилия натянулись, кожа покрылась трещинами, из которых сочился свет — ослепительный, неземной… Он рванулся, цепи лопнули, как нитки, и он рухнул на каменный пол, корчась в муках преображения.
А потом — обмяк.
Тишина.
Только его прерывистое дыхание нарушало мертвую тишину зала.
И затем…
Он встал.
Медленно, плавно — совсем не так, как двигался раньше.
Парень поднял руку, разглядывая ее, сжал кулак — и усмехнулся.
— Кажется, — сказал он, и его голос звучал уже совсем иначе — глубже, старше, как эхо из глубины веков, — Всё получилось.
Этот голос принадлежал Ур-Намму.
И теперь это тело — тоже его.
Мир вокруг меня разорвался в клочья.
Одно мгновение я был им — таким же как я, древним, всесильным пришельцем, с кровью десятков тысяч на руках. Я чувствовал их последние вздохи, их страх, их отчаяние — всё это вплелось в мою суть, как нити в паутину.
В следующее мгновение меня вышвырнуло назад, в настоящее, словно волной прибоя, смывающей сон.
Воздух ударил в лёгкие ледяным ножом. Я рухнул на колени, впившись пальцами в каменную плиту под собой. Ногти треснули, но я даже не почувствовал боли — только жгучую пустоту, оставшуюся после видения. Реальность плыла перед глазами, смешиваясь с остатками растворившегося прошлого.
— Где я?..
Голос звучал чужим, хриплым, словно я не говорил, а выковыривал слова из горла ножом.
Я медленно поднял голову.
Ветер.
Первое, что я ощутил — ветер. Горячий, сухой, пахнущий пеплом и древней пылью. Он рвал на мне одежду, хлестал по лицу, заставляя щуриться, пытался ослепить меня, вырвать последние остатки чужой памяти.
Это была вершина храма.
Небольшая площадка, окруженная черными, как ночь, балюстрадами — отполированными до зеркального блеска руками безымянных рабов. А за ней простиралось Урочище.
С высоты оно напоминало гигантскую рану на теле земли. Искаженные ландшафты, перекрученные, как кошмарный сон: леса из кристаллов, пронзающих небо, реки, текущие вверх, скалы, парящие в воздухе, словно осколки разбитого мира. И над всем этим — марево. Густое, переливающееся, словно масляная плёнка на воде, мерцающая всеми оттенками запретных цветов.
Но теперь…
Теперь я чувствовал его.
Не просто видел — ощущал каждой клеткой своего тела.
Храм дышал подо мной. Его камни, его древние стены, его суть — всё это пульсировало в такт моему сердцу, будто я держал руку на груди спящего дракона.
И заклинание…
Оно висело в воздухе, невидимое для обычного глаза, но для меня — теперь — осязаемое.
Сложное. Многослойное.