Вот так я одновременно нашлась и потерялась. В обоих случаях главную роль сыграли женские языки. Я находилась в постыдном, но желанном заключении, а потом меня освободили помимо моей воли. Мы остановились возле какого-то учреждения, в котором тотчас исчез судья. Вышел оттуда он вместе с молчаливой вдовой, облаченной в черное, сопровождавшей меня до самого дома.
В Шамейри меня встречал дядюшка Исмаил. Пожилая дама, всю дорогу молчавшая и смотревшая в занавешенное окно, отказалась от обеда и уехала обратно в город. Дядюшка Исмаил похудел и осунулся с тех пор, как я видела его в последний раз. Лицо вытянулось, в бороде прибавилось седых волос, а на щеках появились красные пятна. Я поклонилась ему, поцеловала его руку, а потом прикоснулась ею к своему лбу. Он прижал меня к себе:
— Янан, моя львица.
— А где мама? — спросила я, заглядывая ему за плечо в темную комнату.
Он взял меня за руку:
— Пойдем в дом, дорогая.
Виолетта ждала нас на пороге. Платок цвета яичного желтка покрывал ее голову, подчеркивая темные глаза, длинные ресницы и подобные изогнутому луку брови. Она бросилась ко мне, и мы обнялись. Я вдыхала знакомый запах ее кожи. От Виолетты всегда слегка попахивало дымком. Приложившись губами к ее щекам, я ощутила вкус соли и молока. Однако особой радости не испытала.
Я уклонилась от объятий и вернулась к дядюшке Исмаилу. Он повел меня в свой кабинет, где мы провели когда-то столько чудесных зимних вечеров. Сейчас окна, выходящие в сад, были открыты и в комнату проникал знакомый запах жасмина.
Дядя Исмаил опустился на диван. Виолетта поправила подушки за его спиной. Он сделал знак рукой, означающий, что служанка должна покинуть нас. С явной неохотой она вышла из кабинета. Несколько минут мы сидели молча, с наслаждением вдыхая ароматы сада.
Наконец дядюшка Исмаил заговорил.
— Дочь моя. — У него хриплый голос — неужели болен? Я ничего не знала о состоянии его здоровья, и вдруг мне стало стыдно.
— Дорогой дядя, — обратилась я к нему, — ты страдаешь и беспокоишься за нас всех. Я не хочу быть тебе еще одной обузой.
— Дочь моя, у меня никогда в жизни не было более приятной обузы. Я благодарю Аллаха за то, что он дал тебе жизнь. — Он замолк, но вскоре заговорил снова: — Янан, мне очень жаль, но я должен сообщить тебе, что твоя мать скончалась.
Я больше ничего не чувствовала. Слышала лишь отдаленный звук накатывающей на нас огромной волны. Однако она шумела слишком далеко, и рано было искать убежище. Откуда я узнала о таких волнах? Они существовали в море Виолетты и в потерянных пальцах садовника Халила. Сокрушающие и стирающие в порошок все на своем пути, они трудились над морским стеклом Хамзы до тех пор, пока оно не стало похоже на голубые глаза.
Я лишилась дара речи. Какие возможности я упустила? Моя рука помнила прикосновение к прохладному атласу халата матери. Призрачное воспоминание.
Дядя Исмаил хотел взять мою руку, но я отстранилась.
— Что случилось? — Мой голос звучал ровно и обыденно. Вновь стало стыдно.
— После простуды началось воспаление легких. Болезнь развивалась стремительно. Да храни тебя Аллах от всех напастей, дорогая моя.
Он сжал мои плечи, и это прикосновение открыло канал, по которому печаль проникла мне в грудь. Но я сопротивлялась, считая слабостью поддаваться чувствам. Ведь все во мне давно засохло.
Волна приближалась. Я опустила голову ей навстречу, не произнеся ни слова.
Дядюшка Исмаил с грустью смотрел на огонь в камине.
— Я не говорил ей, что ты пропала. Сказал, что ты уехала к отцу. Не хотел волновать ее. Она очень любила тебя, дочь моя.
Глава тридцать шестая
МОРСКОЕ СТЕКЛО
Поздней весной того же года Мэри наконец навестила меня. Мы не виделись с осени. Я взяла ее за руку и повела в приемную. Теперь, когда мама обрезала нить, соединяющую ее с миром, я стала полной хозяйкой прохладных бело-голубых изразцов и плещущейся воды. Мое тело двигалось под музыку, услышанную мной в Галате. Я ощущала в себе огромную энергию. Мне казалось, Мэри чувствовала это.