Огромный камень задрожал, надвигаясь на них. Иван вскочил и уперся в не-го руками, не давая придавить себя. Тьма была сильней, камень трясся и трепетал, но Иван не сдавался, сдерживая валун изо всех сил. Ева уперла в каменный бок подобранный Иваном сук, но тот гнулся и уходил в землю.
— Отойди! — крикнул Иван. Ева отскочила, успев схватить из костра горящую вет-ку. Иван отпрыгнул, и камень закатился на место, закрывая остатки костей и кос-тер. На ветке в руке Евы горел последний огонь. Они отступили в угол, мрак сгу-щался и хохотал, стуча по крыше и стенам.
«Я проиграл, и должен сделать то, что собирался давно, но не хватало духа. Теперь отступать некуда, и так оно легче…»
Ева повисла на плечах, оттаскивая его назад:
— Ты куда?
— Ева! Они зовут… Им нужен я. На мне Печать, я принадлежу стае. Я умер, утонул в болоте, я не живу, а мучаюсь. Так будет лучше…
Две человеческие фигурки прижались друг к другу.
Твари выжидали. Пища в двух шагах, но огонь в руках Змеи слепил. Ничего, мы подождем…
— И станешь клевать меня вместе с ними?
Иван сжал зубы. Что делать? Жить так нельзя — и умереть нельзя.
— Я люблю тебя, Иван! — сказала Ева. — Понимаешь?
— Кто я, чтобы меня любить? — проговорил Иван. — Я проклятый, убийца, вла-стелин воронов, которые владеют мной…
— Ты много лет не давал погубить свою душу, не дай и сейчас!
— Я уже погубил.
— Нет! Это не ты, это они говорят в тебе! Они не знают любви, неспособны лю-бить! А ты…
Ева не договорила. Ворон вскочил на камень и, щелкнув клювом, пытался достать девушку. Колдунья ткнула птицу факелом. Тварь вспыхнула и заверещала. Охваченная огнем, она упала под ноги. Иван придавил каблуком — и острая боль пронзила сердце. Там, где чернела печать. Иван вскрикнул.
— Оно во мне! — проговорил он.
— Ты понял, — прошептала Ева.
— Ты знала! — Иван поглядел на нее. — Тогда зачем мы сжигали кости? Зачем, если можно…
— Так было надо. Мы ослабили их… разорили капище. Осталось только дождаться утра!
Он выхватил нож и, оглядываясь на пляшущие тени, протянул Еве:
— Мы не успеем. Утро ничего не решит. Сердце ворона во мне, значит…
— Нет!
Значит, вороны лгали!
Тьма отпрянула и сгустилась вновь. Он не верил.
— Почему ты любишь меня? За что?
— Любят не за что. Любят вопреки.
Ветка в руке дотлевала, но глаза Евы горели сильнее огня. В них и было спасение. Иван чувствовал, как бьется ее сердце. Она любит его таким, какой он есть, любит, как и надо любить — вопреки всему. Она преодолела Печать, а он…
Последние язычки пламени растаяли во тьме.
— Я люблю тебя, — прошептала Ева.
— Люблю, — сказал Иван, сжимая ее крепче, и повернулся к стае. — Вопреки.
Свет двух сердец выжег глазницы ближайшим тварям, а первый луч восхо-дящего солнца пал на тьму, быстро впитавшуюся в стены.
Они стояли, прижавшись, и смерть не имела власти. В глазах Евы был мир, открытый, прекрасный и живой, зовущий, поднимающий над соснами, летящий выше лесов, к Солнцу… Боль стихала, сменяясь сладким предчувствием того, что не пережито, что придет и будет с ними, пока они есть…
Он знал: Ева видит то же самое.
ЭПИЛОГ
Это лето в Подгородском было жарким. Ленивый ветер еле шевелил тугой горячий воздух, и верхушки далеких многоэтажек дрожали в полуденном мареве.
Я приехал к родственникам. Проходя мимо заброшенных, поросших бурья-ном огородов, я засмотрелся на стайку ребятишек, прыгавших с края карьера на песочную горку. Ярко серебрилась река, я морщился от блистающей ряби и думал, что обязательно сегодня искупаюсь. Я люблю эти места, места моего детства.
Набултыхавшись в песке, мальчишки пронеслись мимо, направляясь к речке. Я свернул за ними. Хоть воду потрогаю, подумал я. Ребята с ходу раздевались, бросая на песок шорты и майки, прыгали в воду, вопя и брызгаясь. Я подошел к кромке воды и еле отпрыгнул, когда набежавшая от пролетевшей моторки волна выплеснулась на песок. Не хватало промочить носки… Я с завистью смотрел на детей, не пугавшихся подобных пустяков. Они наплескались и вышли загорать на берег, коричневыми звездами разметавшись на желтом песке. Их было пятеро.
Я вернулся к дороге и прошел мимо них. Ребята о чем-то спорили, и звеня-щий голос прокричал мне вслед:
— А слабо сходить на Воронову Гать?
Я обернулся. Над рекою в сторону леса спешила черная птица.