Мама достала из серванта вазу, налила в нее воды и воткнула букет. Два гладиолуса и три розы. Господи, видел ты меня в тот момент? Ради таких мгновений и стоит жить, это правда. Я вымыл руки и подсел к пельменям — мы всегда лепили их всей семьей. Теперь каждый пельмень был похож на розу. Я был переполнен розами-пельменями с ног до головы, молчал как взрослый, вновь и вновь в воспоминаниях добираясь до прилавка. Кто-то ведь ушел оттуда ни с чем, а я смог. Я был каким-то супермужиком в собственных глазах. И видел, как мама поглядывает на меня, и отец тоже глядит.
Когда мне купили заграничную куртку — яркую, как надувной мяч, — я просыпался несколько раз, чтобы посмотреть, как она висит на вешалке в прихожей. На цыпочках выходил туда и включал свет. Трогал ее руками, гладил пальцами, представляя, как облачусь в нее утром и пойду в школу. Представляя лицо той, о которой стеснялся даже думать. Каким-то образом куртка и девчонка с соседней парты слились в ту ночь, и эта ночь стала одной из самых долгих ночей в моей жизни.
Теперь я, заходя в зал, где был накрыт стол, бросал взгляды на его середину. Там стоял мой букет, теперь уже мамин, стоял как застывший салют. Я был тщеславен, и мне казалось, что залп был дан в мою честь. Но это было не так, я оделся и вышел на улицу.
Я решил сходить к цветочному магазину, посмотреть, что от него осталось. Мне почему-то казалось, что на его месте должна быть если не воронка, то уж наверняка груда кирпичей и стекла. И вокруг — бурый от крови снег. Но магазин стоял как стоял. Он давно был закрыт, за стеклом дверей висела табличка с соответствующей надписью.
Я обошел вокруг, поскрипывая снегом. Начинало темнеть. По дороге стали попадаться пьяные. В нашем городе легко было нарваться на неприятности. Однажды я шел по улице, мне было лет двенадцать, а навстречу шли два парня лет на пять старше меня. Один рассказывал другому, как он с кем-то там подрался. И вот, поравнявшись со мной, он взял меня за плечо и сказал своему приятелю: «Я его ударил изо всех сил. Показать?»
Он держал меня за плечо, а я стоял и ждал, что будет дальше. Захочет его спутник посмотреть, как он какого-то там ударил? И как тот, кого он ударил, полетит, сверкая сандалетами, в кусты.
Что за хрень! Я сегодня уделал несколько десятков мужиков, вырвав из их рук букет, и сейчас вспоминаю такое! Да весь мой страх и вся моя трусость, весь мой стыд померкли в этот день! И все, Господи, сколько можно! Хватит уже об этом! Я направился в подъезд, где собирались пацаны попить винца и потренькать на гитаре.
Когда я вошел туда, там было темно. Ни одной лампочки. На ощупь я добрался до лифта. Потом нащупал на стене кнопку вызова.
Между седьмым и восьмым этажом у окна топтались две фигуры. Я стал спускаться к ним.
— Ты, что ли? — узнал меня один из присутствующих.
— Ну, — ответил я.
— Курить есть?
— Нет.
Второй была какая-то девчонка. Слабый свет из окна освещал ее лицо.
— Хочешь посмотреть на уши? — спросил мой знакомый.
— Какие уши? — не понял я.
Он сделал шаг к той, что стояла у окна, повозился с ней и отошел. Среди вороха всклокоченных на ней одежд я различил оголенную грудь. Черт, это было не очень приятное зрелище.
— И что? — снова спросил я.
— Сейчас она сосать будет.
— Правда, что ли?
— Не веришь? Она уже сосала, пока ты не пришел.
— Сосала?
— Да. Причмокивала. Хочешь, тебе пососет?
— Правда?
— Эй, ты ему пососешь?
Та, к кому он обратился, молча стояла у стены, не пытаясь заправиться. Словно ей все равно. Что-то было в этом страшное, как будто все мы были обречены.
— Ты пососешь ему? — не отставал от нее парень.
— Не надо, — сказал я.
— Чего ты? — удивился он.
— Пойду.
— Зассал, что ли?
— Не хочу.
— Ну тогда мне еще пососет. Хочешь, посмотри.
Он снова подошел к ней вплотную.
— Нет, мне пора.
Я спустился на этаж и снова вызвал лифт.
Настроение было поганое. Хотя и было ощущение, что я по своей вине пропустил что-то, о чем потом буду жалеть. И буду называть себя последним мудаком. Я вспомнил мамины икры и лицо той, о которой стеснялся даже думать, а потом губы стоящей на лестнице. Все это как-то не становилось в один ряд. Как все было сложно и нелепо, Господи. О чем Ты там только думаешь, когда складываешь такое.
Дома уже веселились вовсю. Я пришел в самый разгар, когда начались пляски. Бедные соседи снизу. Впрочем, они тоже не стеснялись, если что. Сучили ногами все, кто мог и хотел это делать.