Ну вот, новенькая прошла к моей парте и, не глядя на меня, села рядом. И я… блядь, ну что уж теперь… я влюбился как безумный Пьеро…
Это происходит на перемене, когда мы стоим перед классом в коридоре и ждем Людмишу. Класс закрыт, мы стоим у окон, сложив рюкзаки на подоконнике. Шипок курит в туалете, Зуба как не было, так и нет, Светка шепчется с Ленкой Головановой, остальные тоже чем-то занимаются. Я смотрю в окно на наш школьный двор. В нем полно кустов и деревьев. Если посмотреть направо, то можно увидеть угол футбольного поля, еще дальше — волейбольная и две баскетбольные площадки. У нас школа со спортивным уклоном. Шипок играет в футбол, Зуб — баскетболист, Светка бегает, и только я один хрен знает чем занимаюсь.
Сказать по правде, я не понимаю, зачем нужен весь этот спорт. Выше, дальше, быстрее. Или как там правильно? Глубже, дольше, сильнее. Блядство сплошное, а не спорт. Мышцой поиграть и люлей кому-нибудь навалять — вот и все спортсменство.
Когда я начинаю про это думать (про блядство и все такое), у меня сразу встает. Ничего не могу с этим поделать. А еще, к примеру, еду в троллейбусе, а его, суку, раскачивает, особенно заднюю площадку. И не знаешь потом, что с этим делать. Шипок советует перед каждым выходом на улицу дрочить. Да, это если он у тебя перед выходом стоит, а если нет? Глупо специально поднимать, хотя это большого труда не составляет. Но еще глупее ходить со стояком.
Я стою, смотрю в окно и вдруг слышу крик. Оборачиваюсь и вижу, как Голованова орет на Вована Сердюкова, а тот лишь посмеивается. А рядом, закрыв лицо руками, стоит Светка. Ничего еще не понимая, я тут же забываю про свой стояк и все внимание перевожу на них. Голованова орет, что Вован совсем оборзел, раз Светке под юбку залез, а Вован только лыбится и молчит.
Не знаю, что со мной случилось, короче, первые мгновения я не запомнил. Очнулся тогда, когда уже молотил сердюковское табло, а когда он упал, стал его пинать. Я и пнул-то его всего лишь пару раз, а нас уже растаскивали. Вернее, меня от его тела оттащили. Непонятно откуда возникший Шипок шептал мне на ухо: «Ты что, охерел? Его брат тебя замочит, опомнись, Ипат! Угомонись давай, все, хорош».
В тот момент мне было плевать на его брата. В рот я имел все их семейство! Видал их всех в гробу в белых тапках!
Вован поднялся и, вытирая кровь с лица, пошел по коридору. Почти побежал.
Меня всего трясло. Я как будто замерз насмерть и вот теперь отходил от морозных колик. Никак не мог расслабиться. В сторону девчонок не смотрел. Шипок все чего-то бубнил рядом, вроде как успокаивал меня.
Наконец пришла Людмиша. Быстро прошла к двери и ключом открыла ее. Мы вошли и расселись по своим партам.
Классная начинает стирать с доски сухой тряпкой и вместо того, чтобы смахивать написанное, размазывает по темной плоскости белую пыль. Потом вообще роняет ее из рук, и тряпка падает на пол.
Людмиша поворачивается к нам и говорит:
— Вчера ночью у Леши Зубова умерла мама.
Потом молчит, будто вслушиваясь в гробовую тишину, и добавляет:
— После этого урока мы всем классом идем к нему домой поддержать нашего товарища.
И потом начинается урок. И Шипок тычет мне в спину линейкой, но я не оглядываюсь. Я смотрю в парту, оглушенный и раздавленный. Я не очень хорошо знал мать Зуба, просто мы здоровались, когда я звал его на улицу, и все.
Но все равно.
Это моя первая настоящая смерть.
Все что-то писали, как будто ничего не случилось, а я не мог. Мне вдруг вспомнился старший брат Вована, того, кого я отметелил на перемене.
Как-то по осени мы играли в футбол. Нас было человек восемь. Просто пинали мяч от нечего делать и ржали. Ржали, как ненормальные, и не заметили, как откуда-то из-за гаражей к нам вышел он — его брат. Пьяный в сиську. В одной руке он держал кассетник. На этом упыре была рубашка с короткими рукавами. Еще у него была маленькая красная рожа и синие от наколок руки. Он шел прямо на нас и, казалось, ни хрена не видел.