Выбрать главу

- Конешно, тоскую по домашности, - обиженным голосом сказал он.

- Бежим, Егоров!

- Куда? В Рассею? Бежим, Колька, - и узенькие глаза солдата совсем сложились в щелки. - А как здохнем, окочуримся, али замерзнем на озере?

- Пусть. Либо смерть, либо Россия!

Они возвращались домой в радостном молчании. Были сизые сумерки, воздух мягок и пахуч: зима последние доживала сроки.

Глава XII

Взбитые сливки и яйца с перцем

Генерал чувствовал себя значительно бодрее, должно быть, баронесса откормила его взбитыми сливками, костыль давно заброшен, глаза помолодели, голос стал уверенней и крепче. Генерал дождался, наконец, известий от семьи. В Париже все благополучно. Париж живет во-всю. Со всех сторон с'езжаются туда финансовые тузы и сорят награбленным на войне золотом. В Париже шумно, шикарно, весело, но если б знал генерал, с какими лишеньями существовала там его семья. Впроголодь, в долг, с униженьями, с нищенской экономией в каждом франке, в каждом сантиме, вплоть до того дня, когда генеральше, чрез поручительство какого-то благодетеля, удалось получить в Лионском кредите чек на 5.000 франков.

Генерал тоже получил здесь изрядный куш ликвидационных, выписал Нелли из Юрьева золотые часы, и Нелли время от времени заходит в комнату генерала, чтоб почитать ему на ночь. Вот уже неделя, как генерал перестал по ночам молиться и лить слезы пред походным своим образком. Генерал теперь спит спокойно, улыбчиво, генералу снятся сполошные соблазнительные сны.

- Ах, Нелли... Какой я видел сегодня сон... Будто бы вы и я идем к морю, в Крыму, конечно... Зной, солнышко, виноград... Сбрасываем с себя одежду и прямо в волны.

Он рассказывает дальше, смачно покрякивает, на забористых местах целует концы пальцев, хихикает. Нелли кричит:

- Врете, врете, ваше превосходительство! - и заливисто хохочет в белый фартук.

Генерал, хихикая и подрыгивая ногами, треплет ее за пухлый раздвоенный подбородок, гладит шею и пониже и сует за корсаж теплую, согревшуюся в потертых брюках монету - царский рубль.

- Ах, представьте, баронесса, - говорит он, проглатывая два сырых с перцем яйца, - удивительный я видел сон. - И с изящными манерами, в изящных словах рассказывает ей какой-нибудь нецензурный анекдот, ловко замаскированный светскими пошлостями.

Баронесса сдержанно смеется, баронесса смеется громко, баронесса помирает от хохота, на румяных ее щеках краска еще больше густеет, она грозит усыпанным бриллиантами мизинчиком и кричит красивым контральто чуть-чуть в нос:

- Вы, генерал, неисправимы!..

- Прелестно, прелестно, - приятным баритоном подхватывает ротмистр Белявский и слегка аплодирует холеными ладонями. - Ваше превосходительство, а ну-те еще что-нибудь... Вам этот жанр необычайно удается... Баронесса, разрешаете?

Хозяйка, прищуривая кокетливо глаз, кивает головой:

- Продолжайте, продолжайте, генерал.

Она через самовар бросает взгляд в трюмо и незаметным движением руки поправляет сбившуюся от хохота прическу.

Сыр, анчоусы, лафит, какао, анекдоты, хохот.

- А вы не думаете, ваше превосходительство, омолодиться в Париже? весьма почтительно, но сплошь в зазубринах, звучит голос ротмистра. - Я прочел статейку... Поразительные эффекты... Наш соотечественник, доктор Воронов... Еврей, а Воронов... Странно... По крайней мере, так пишет "Фигаро"... .

- Еврей?.. Ни за что!.. - утерев салфеткой губы, крикнул генерал. - А кроме того мне пришлось бы жениться на другой... Генеральша моя выходит в тираж, так сказать, в погашенье...

- Но ведь и ей можно омолодиться, - играя глазами, замечает хозяйка.

- К сожалению, баронесса... - щелкнул шпорами под столом ротмистр и чуть поклонился. - К сожалению, по некоторым физиологическим особенностям прекрасного пола, это невозможно.

- Да что вы?! - всплеснула она руками. - Ах, как жаль, - но тут же спохватилась. - Впрочем... это как будто преждевременно, - и обменялась сокровенным взглядом с ротмистром Белявским.

Ложась спать, генерал говорил горничной, приготовлявшей ему постель:

- А что, Нелли, ежели я омоложусь, и стану при генеральском чине мальчишкой-сорванцом, вы пошли бы за меня замуж?

- Я даже совсем не понимайт, что есть омолодиться, - оправляя подушки, сказала она.

- Ах, не понимайт? - ей в тон фистулой прогнусил генерал. - Приходить ко мне читать сегодня и ви пойметь...

* * *

Краснощекий ротмистр Белявский ад'ютантом при генерале теперь не состоял, его сменил прежний ад'ютант поручик Баранов, окончательно выздоровевший и окрепший в великолепном американском госпитале. Генерал этому рад: он любил Баранова за его прямоту, за русский дух, за высокие служебные качества. Был рад и Николай Ребров: поручик тоже нравился ему: "Джентльмен... Но очень несчастный" - подумал про него юноша.

Ротмистр же Белявский весьма уютно устроился при баронессе. Что ему армия? Плевать ему на армию: баронесса достаточно богата, обворожительна, несмотря на свои тридцать восемь лет, и дала согласие быть его женой. Чихать ему на генерала, на этот старый лапоть ликвидированной армии. Ха! Армия!.. Чихать ему и на поручика Баранова, на этого длинноухого осла, преждевременно состарившегося мальчишку, который едва не врос корнями в милое, но легкомысленное сердце баронессы. Ха-ха! Пусть-ка она полюбуется на поручика Баранова теперь, после тифу... Красавчик... Бон-виван.

На самом же деле поручик Баранов далеко не был так безобразен, как это рисовалось ротмистру Белявскому. Напротив: он высок, осанист, строен, красивая гладкобритая голова в шелковой тюбитейке откинута назад, все тот же крепкий английский подбородок, все тот же строгий, чуть искривленный застывшим сарказмом рот.

Однажды, выбрав время, он вечером направился с визитом к баронессе. Топился камин, Мимишка сорвалась с бархатной подушки и с серебряным звонким лаем кинулась на гостя, баронесса отложила книгу и кокетливо сказала: - Ах!.. - Между ними произошел такой разговор:

- Ах, как неделикатно с вашей стороны, поручик, приехать неделю тому назад и не показывать глаз.

- Простите, баронесса, но... мне хотелось вас застать одну.

- Ах, вот что?.. Ну, да, его нет... Разве его присутствие вас стесняет?

- А как вы думаете, баронесса?

- Затрудняюсь ответить. Во всяком случае, поручик, я вас должна предупредить, что ротмистр Белявский - мой жених.

- Простите, баронесса. Я пришел не поздравлять вас со столь блестящей партией. Я пришел откланяться и проститься с вами навсегда.

- Навсегда? - хозяйка вздохнула, опустила голову, нервно распахнула и сложила веер. Мимишка тоже вздохнула и звякнула бубенчиком. - Поручик Баранов, вы сердитесь, вы неправы. Подойдите сюда, сядьте. Не хотите ли чаю?

- Я пришел, баронесса, откланяться.

Веер описал крылатую дугу и резко сжался. Мимишка тявкнула.

- Я никак не предполагала...

- Что я останусь жив? - перебил ее офицер.

- Ах, вовсе нет!.. Оставьте ваш сарказм, поручик. Да, вы мне нравились, если хотите... Но я не дух свят, чтоб читать вашу душу. Во всяком случае отзвука в вашем сердце я не находила. Ведь так? - Поручик широкими шагами беззвучно подошел по мягкому ковру к резному столику и достал из фуражки пару белых своих перчаток. - Да, да вы мне нравились, - томно сказала хозяйка и закрыла глаза.

- Вы мне, баронесса, тоже нравились... А что касается отзвука в моем сердце, то... Впрочем, я должен заявить вам, что ваш будущий супруг подлец. Честь имею кланяться, баронесса.

Мимишка хрипло впилась поручику в удалявшиеся пятки, с баронессой же приключилась натуральная истерика.

Глава XIII

Нагаечка

Мысль о побеге не давала Николаю Реброву жить. Что б он ни делал, о чем бы ни думал, - бежать, бежать, - навязчиво и неотразимо властвовало в его душе. Он плохо ел, плохо спал. На другой день об'яснения поручика с баронессой он поднялся рано, с'ел остатки простокваши и пошел в лес. Утро было хрустальное, молочно-голубое. Поблекший месяц дряхлым шаром запутался меж черных хвой. На смену ему розовел восток, загорались облака, еще немного - и молодое солнце из далеких русских недр, из-за Пейпус-озера выплывет месяцу на смену. По наезженной дороге култыхает на трех лапах несчастный пес, на шее кусок веревки. - А ведь это она... Ведь это собака Карла Иваныча. - Шарик! Шарик! - Пес мотнул изгрызастой мордой и трусливо свернул в сугроб. И вновь юноша стал перебирать в памяти весь свой недавний предсмертный бред: живы или померли - Карп Иваныч и Дмитрий Панфилыч? Но воспоминания были тусклы, путаны.