- Удивительно метко... Сейчас прибегут...
- Кто? Хозяева?.. Все ушли... - офицер вскинул руку вверх и как пифия. - Вот так же я, великий маг, страшный колдун, разведу их свадьбу!
- Чью? - спросил Николай. - А, знаю. Ой, не надо, Петр Петрович, не надо...
Плавали рваные струйки сизого дымка, пахло тухлым яйцом, винным чадом и в'евшейся в предметы копотью плохих сигар. Лицо ад'ютанта стало сосредоточенно и хмуро. Он поймал тонкими искривленными губами трубку и задымил.
- Когда бежишь, Николаша? - по-трезвому спросил он и не дождавшись ответа. - А я его проучу... Я ему покажу, собаке!..
- Кого это, Петр Петрович? - взволнованно спросил Николай...
- Да этого... Как его... барбоса... Ну, этого... Белявского, - размахивая полами халата, то сгибаясь, то выпрямляясь, он быстро зашагал из угла в угол. - Я изрешечу ему череп... Я его... Ты знаешь... какой это стервец? Насиловал крестьянских девок, девчонок, баб, там, во время нашего знаменитого похода... И с какой наглостью, с какой жестокостью!.. А, попробуй, вступись отец или мать - петля!.. Однажды, пьяный, изнасиловал шестидесятилетнюю просвирню, а потом застрелил... Это садист какой-то, исчадие ада! А посмотришь на него - ком-иль-фо... Герцог Падуанский! Чорт его забери совсем... И расправу с тобой припомню, эту самую нагаечку. - Юноша покраснел, в его глазах загорелось сладостное чувство мести, но он смолчал. Поручик Баранов то присаживался наскоро к столу, чтоб выпить вина, то срывался и стремительно чертил крест-накрест комнату. - А взять здесь, в Эстонии... Одна повесилась, другая отравилась из-за него. Или вот... Может быть, слыхали - Варвара Михайловна, девушка такая, дочь помещика с отцом приехала, смазливенькая довольно?.. - Юноша насторожился, в его груди вдруг - пустота, в которую стал вливаться холод. - Да, да, девушка - бутон. Ну, вот он ее обольстил, мол, женюсь, андел, Варя... а потом, вульгарно говоря, сделал ей брюхо и бросил. Словом, женился медведь на корове. Теперь девчонка по рукам пошла... Пропадает девчонка... Что?
Холод в груди юноши заледенил его сердце, сердце остановилось, и юноша мучительно вскричал:
- Это не она! Не она!! Как ее фамилия?!
Поручик на ходу выхватил изо рта трубку, хотел сказать - Кукушкина, но, всмотревшись в переломившуюся фигуру юноши, раздельно сказал октавой:
- А что? Твоя знакомая? Какая она? Шатенка? Высокая? Из Гдова? Нет, нет. Это беленькая овечка такая, блондинка в кудряшках. Фельдшерица, кажется. А не довольно ль, Николаша? Что? - сказал он, заметив, как рука юноши потянулась к коньяку.
- Извините, Петр Петрович... Без приглашения. Ваше здоровье, Петр Петрович! Фу-у... А я, знаете... У меня встреча была...
- Встреча? Очень хорошо...
- У костра... Я тогда захворал... И вот - Варя... Можете себе представить, тоже Варвара Михайловна... Совпадение...
- Это бывает...
- И вот я ее полюбил... Полюбил, Петр Петрович... Все думал об ней, все мечтал...
- Но, друг мой, чего ж ты плачешь-то? Николаша?
- Тяжело чего-то, Петр Петрович. Я ее встретил на праздниках в театре. А вы напугали так... Хотя ротмистр Белявский увез ее кататься. Факт, факт, Петр Петрович! Факт!.. Но вы скажите, миленький. Ведь это не она, не Кукушкина?
- Вспомнил - Морозова! - крикнул поручик и так усердно щелкнул себя в лоб, что тюбитейка свалилась.
Николай бросился поднимать, запнулся, опрокинул стул, сказал:
- Виноват, - и сквозь слезы засмеялся. - Петр Петрович! Ваше высокоблагородие. Ну, давайте поцелуемся, Петр Петрович. Умрем за Россию, ей богу умрем!..
- Обязательно, Николаша, умрем. Садись, садись... Больше пить ни-ни...
- Чорт с ними - все эстонки, все Варвары Михайловны... все сестры Марии. Ах, Петр Петрович, отец родной!.. Ну, если б вы видели сестру Марию... Марья Яновна, эстонка... Люблю, и ее люблю!.. Но чисто, платонически. Ей богу. Красивая, знаете, красивая, апельсин без корочек, ну так и брыжжет. И она меня беззаветно любит... Петр Петрович, как мне быть? Она изменила мне тоже, она выходит замуж. Как мне быть? Я женюсь на ней, Петр Петрович, я отобью!.. Она пойдет...
- Когда бежишь?
- Скоро, Петр Петрович... Компанией. Человек с десяток.
- И я с вами, - сказал серьезно офицер.
Юноша кособоко попятился на каблуках и дико закричал: - Ура, Ура!! потом сорвал с вешалки ад'ютанские рейтузы, подбросил их вверх. Ура-а!! - двинул ногой стул, опрокинул умывальник. - Урра! Ура! - и сам упал в бежавшую ручейками лужу.
Офицер усадил его в кресло, натер одеколоном виски, грудь, за ушами, накапал нашатырного спирта в стакан с водой.
- Пей, экий ты слабеха, - а сам опять проглотил залпом две рюмки коньяку.
Николай Ребров блаженно защурился, запрокинул голову на спинку кресла и весь куда-то поплыл, поплыл как в волнах. И плывет другой, знакомый, близкий, рядом, тесно, плечом к плечу. Говорит знакомо:
- Тебе легко. Мне трудней. А почему? Я - офицер. Вот, скажем, перебрались мы с тобой на тот берег. Схватили нас, тебе ничего - иди, а мне расстрел. - Юноша встряхнул головой и протер глаза. - Но я служить хочу, черти. Не убивайте, черти... Возьмите меня, используйте мои знания. Я верный рубака, и рука моя - кистень. Товарищи, каюсь, заблуждался. Товарищи! Я ваш... Посылайте меня на передовые позиции, в огонь, в пекло!..
Юноша видит сквозь туман: ад'ютант повалился перед китайской ширмой на колени и бьет себя кулаком в грудь, крича:
- Я, Петр Баранов, ломаю свою офицерскую шпагу, рву золотые погоны! Товарищи, верьте!.. Вот мое сердце, вот моя кровь, вся моя жизнь, - все отдаю вам, Республике, родине моей!.. Ведите!!
Поручик кричал надрывно, исступленно: слова его - огонь и кровь, лицо искривилось в жестоких муках. Юноше стало страшно. Он бросился подымать поручика.
- Дурак, - бранился тот, - мальчишка. Что ты, мальчишка, знаешь! Дурак, - и, пошатываясь, сам добрался до кресла.
Юноша накапал в рюмку нашатырного спирта:
- Петр Петрович, примите, будьте любезны.
Поручик плаксиво улыбнулся, выплеснул из рюмки бурду и налил вина. Потом снял с мизинца перстень, стал надевать на горячий розовый мизинец юноши.
- Что вы, Петр Петрович!
- Бери, бери, бери! Без рассуждений... Вот часы... Суй в карман... В дороге пригодятся... Что?
- Вы ж сами... Вам самим...
Он вытащил из-под кровати пыльный чемодан, опрокинул содержимое на пол:
- Садись, давай делить... По-братски, как коммунисты. На носки, новые, теплые, пригодятся... На фуфайку, на кальсоны... Нессесер не дам, надо... Мыло! На мыло... Рррезеда...
Пили, пели, целовались. Плавал дым, плавала и кружилась комната, всплывали одна за другой, как привидения, человеческие фигуры, кричали, грозили, топали:
- Ах, какой безобразий... Какой безобразий!..
Потом хозяин и гость шли в обнимку сквозь лес к могиле Кравчука. Было тихо, месячно, но лес неизвестно почему шумел и мотался, как пьяный. От этого сплошного шума юношу бросало в стороны и в голове гудело.
- Петр Петрович, мы ввыпивши...
- Николаша, друг, младенец! Вниманье, декламирую:
Бурцев! Ера, забияка,
Собутыльник дорогой
Рради ррома и арака
Посети домишко мой!..
- Эх, Николаша, вечная память Кравчуку! Пой!.. "Заму-у-чен в тяжо-о-лой неволе, ты сла-а-вною смертью погиб..." Пой!.. Ну и дурак был покойничек... Глуп как... как хохол. Что?
Тыкаясь носами в холодное дерево, целовали могильный крест, клялись в верности новой России и, охрипшие, обессилевшие, плелись домой. Николаю Реброву было жарко, хотелось кинуться в снег. Поручик крепко держал его за руку. Когда проходили через плотину игрушечной мельницы, поручик запел:
Прощай, мой мельник дорогой,
Я ухожу вслед за водой,
Дале-око, далеко...
Николай Ребров остановился и взглянул в прыгавшее лицо ад'ютанта.