Птицы в беспокойной суете метались над надельготским лесом, звенела вода, падая мимо колеса, и борьба Маргоула была похожа на приятную игру. Тут надо было подпереть трухлявую балку, там сменить доски, а там — вбить кол; Ян сделал это за неделю. Работа спорилась у него в руках, а все казалось, что страшные изъяны не убывают. Недели через три Ян решил прервать работы на мельнице и выстроить закуток для козы, по не успел он взяться за дело, как подошла Йозефина и сказала:
— У нас больше нет ни гроша, Ян, не знаю, что мы будем завтра есть.
Ян бросил работу и отправился в город поспрошать, не даст ли кто взаймы. Ни у продавца содовой, ни у дорожного мастера Дейла денег не было.
— Что ж теперь делать? — промолвил последний. — Есть у меня часы, Ян, но я не могу отдать их тебе, а то достанется мне дома на орехи.
Эти часы с гирями были фамильной гордостью; по вечерам, когда сидели на завалинке перед лачугой и Дейл допивал свою кружку пива, жена его, уже совсем сонная, обычно спрашивала:
— Скажи-ка, старик, который час?
Дейл в ответ называл первое попавшееся число, так как вечером им обоим было безразлично, который действительно час. Утром вставали с петухами, и никто опять не смотрел на часы. Но старый Дейл всякий раз, окруженный внуками, старательно заводил нехитрый механизм, отсчитывая обороты ключа, и потом, постучав пальцем по футляру, говорил:
— О, это очень прочная машинка, ручной работы, таких теперь не делают.
Ян и мысли не допускал, чтобы можно было заложить такое сокровище.
— При чем тут часы, — сказал он. — Мне нужно всего несколько гульденов.
В конце концов ничего иного не оставалось, как поспешить, пока еще не совсем стемнело, на поклон к Котераку.
— Сударь, — сказал Рудда корчмарю, — вам известно, что я прислуживаю в синагоге при богослужениях, и вам известно, сколько мне за это платят. Эти деньги ваши, возьмите их в залог; но сейчас помогите нам.
Сказав так, вольнодумец покраснел, и на его озабочен-пом лбу появилась складка стыда.
Еврей молча отсчитал десять гульденов, тем самым удерживая целую треть Руддовой мзды.
Десять гульденов, — сказал он, — это еда на двадцать дней.
Верно, — подтвердил Дейл, — а недели через три я, пожалуй, сам смогу одолжить тебе.
Ян купил немного гвоздей, кой-какую скобяную мелочь и оселок; потом, спрятав деньги в самый глубокий карман, отправился домой.
Ночь, расточительно прекрасная, ночь звездной хоругвью сияла над ним — и сам он сиял.
Дома он выложил деньги на стол, промолвив:
— Вот, Йозефина, эти несколько гульденов — Руддово вознаграждение за прислуживание в храме.
Жена ответила:
— Я думаю, нам не следовало принимать деньги от Рудды, он ведь сам бедняк и с трудом зарабатывает на жизнь.
На другой день была пятница; пекарь встал чуть свет и принялся укладывать обтесанную балку в верхний венец сруба, который должен был служить амбаром. Он подымал ее с помощью блока, прикрепленного в стропилах к бревну, достаточно прочному, чтобы можно было работать без опаски. Когда балка поднялась под углом почти в девяносто градусов, Маргоул закрепил конец веревки и полез наверх, чтоб положить поднятый торец балки на поперечину венца. Работа подвигалась успешно. Ян, сдвинув шапку на затылок и обмотав веревку вокруг руки, уложил балку на место и принялся закреплять ее скобами, неосторожно забивая их обухом плотничьего топора. Роковое мгповспие для работника — как удар молнии; Ян промахнулся. Неустойчивая балка закачалась, но прежде чем ей упасть, стремглав свалился Ян, так и не выпустив топора из рук.
Темная стремительность и жар падения опахнули его — от вселенной осталась лишь часть свистящего пространства, от времени — секунда колебания. Ян так и упал на колени, сжимая топорище поднятой левой рукой. Он не издал ни звука и не слышал, как грохнулась балка, задев его по ногам.
Первым вернулось время — оно было как шум стремнины. Ян был жив, хотел встать, и тут почувствовал тупую боль в ногах и увидел рану, из которой струилась кровь. Он стал звать Йозефину, но никто не приходил, а кровь все текла из разорванных вен. Наконец услышал крики Ян Йозеф и, бросив игру, подбежал к раненому. При виде крови ребенок закричал и, кинувшись к матери, не мог, дрожа от страха, произнести ни слова.