Макс остановился, огляделся по сторонам. Между двумя павильонами стояли лотки с глиняной и фаянсовой посудой. А вот и ножи. Обычные кухонные ножи с деревянными рукоятками. Макс выбрал самый лучший, расплатился, попробовал ногтем лезвие, как резник. Нож был тупой, как валенок.
И тут буквально в двух шагах Макс увидел точильщика — щуплого, седоусого старика в полинялой безрукавке и синем картузе с лакированным козырьком. Макс не вспомнил, как по-польски «наточить», и молча протянул мужику нож.
Старик поставил точило на тротуар и принялся за работу — только искры полетели.
«Неужели убийства так и совершаются? — удивлялся Макс. — Просто как игра…»
Взял наточенный нож и заплатил старику двадцать грошей. Тот хотел дать сдачу, но Макс только махнул рукой.
Он повернул к Цеплой, прошел мимо казармы Волынского полка. Во дворе муштровали солдат, на лошади гарцевал офицер.
Макс остановился. Накатило чувство, что все это уже было. Наяву или во сне? Все казалось знакомым: точильщик, одноглазая еврейка, у которой он купил нож, офицер или фельдфебель, который разъезжал на лошади, пока другой, ниже званием, капрал или сержант, выкрикивал по-русски команды. Издали солдаты казались одинаковыми, как вырезанные из дерева фигурки. Штыки сверкали на солнце, из-под конских копыт летела пыль.
«Чему их учат? — думал Макс. — Людей убивать… Оказывается, убивать необходимо. Рано или поздно человек становится настолько отвратительным, что его надо прикончить».
Снова вспыхнул гнев: «Если не вернет паспорт, ей конец… Одурачить меня хотела? Не выйдет… Мне жизнь все равно больше не мила…»
Вот и Крохмальная. Двадцать третий дом, ворота. В нагрудном кармане — нож, в кармане брюк — револьвер.
«Пока что можно вернуться домой, — предупредил внутренний голос, — но еще чуть-чуть, и будет поздно».
Но куда он пойдет без паспорта? Нет, он не позволит обвести себя вокруг пальца. Наглость должна быть наказуема, иначе мир переполнится подонками… Если не убить, то что еще он может с ней сделать? На раввинский суд вызвать к святому человеку? Максу даже смешно стало от этой мысли. Наглецов учить надо, а они только силу понимают. Даже до царей и королей по-другому не доходит, задирают друг перед другом нос, пока война не начнется…
Макс поднялся по лестнице и постучал. В квартире тишина. Он толкнул дверь, и она открылась. Макс вошел в коридор, заглянул на кухню. Похоже, в доме никого. Он открыл дверь в спальню и увидел Шмиля Сметану. Тот сидел в кровати, подложив под спину три подушки. Шмиль выглядел вполне здоровым, только рот скривился набок, да под глазами — фиолетовые мешки. В расстегнутом бордовом шлафроке, Шмиль показался Максу очень жирным и обрюзгшим.
С минуту Шмиль из-под густых бровей пристально смотрел на Макса, потом прохрипел:
— Ну, входите.
— Райзл дома?
— За покупками ушла. Прислуги тоже нет. Как вы вошли? Дверь, что ли, не заперта?
— Не заперта.
— Садитесь. Знаете, наверно, что со мной?
— Да, вижу. Очень жаль.
— Ведь здоров был как бык. Вдруг вот тут закололо и в глазах потемнело. Прямо посреди улицы грохнулся, между телегами. Открываю глаза — уже в больнице.
— Бывает. Но сейчас неплохо выглядите.
— До шестидесяти дожил — ни разу к врачу не обращался. Посмотрите на мой рот. Совсем скривило.
— Выровняется.
— Я не захотел в больнице оставаться. Ненавижу больницы! На соседней койке умирающий лежал. Попробуй выздоровей, когда рядом кто-то загибается. Пришли двое друзей, я говорю: «Не хочу лежать в Лодзи. В Варшаве жил — там и помру». Купили носилки, притащили меня на вокзал. Райзл ничего не знала. Открывает дверь, а там я на носилках. На всю улицу завопила.
— Она хоть за вами ухаживает?
— Еще бы, куда она денется? Я же ее из грязи вытащил, в люди вывел. До сих пор бы в канаве сидела, если бы не я… Жена, черт бы ее побрал, куда-то в Михалин укатила, на дачу. Тянешь лямку, пока не свалишься. Если живешь на два дома, экономить не получится. Да и не умею, для меня рубль — так, мелочь. Но это все хорошо, пока здоровья хватает. Если не смогу с начальниками по кабакам сидеть, они ко мне домой не придут…
— Может, я могу чем-то помочь?
— Чем?
— Денег могу одолжить.
— Оно вам надо? Вы же скоро уедете. Если бы собирались в Варшаве остаться, это другой коленкор.
— Я еще не уезжаю. Выздоровеете — отдадите.
— Вот так-так! Друзья подыхать оставили, и вдруг является невесть откуда чужой человек и хочет денег одолжить. А если я окочурюсь? Наша жизнь — копейка, сегодня жив, завтра нет.