Было девять часов.
Дверь, за которой заседал без посторонних руководящий комитет спортивной ассоциации, распахнулась. Все микрофоны потянулись к Ла Мориньеру, вышедшему первым.
— Что вы решили?
Обычно любезный вице-президент клуба на этот раз ко всеобщему удивлению отстранил журналистов гневным жестом.
— Вы узнаете позже.
В сопровождении коллег с такими же замкнутыми лицами он удалился, шагая широко, насколько позволял его маленький рост. Один из участников совещания, державший в руке листок бумаги, решился выдержать натиск стаи изголодавшихся по свежим новостям журналистов.
— Господа… Господа… Потише, пожалуйста.
Появившийся, в свою очередь, Малитран лишь наблюдал за этой сценой. Человек с бумагой стал читать.
— Руководящий комитет отложил принятие решения на более поздний срок… Чтобы дать возможность каждому из своих членов представить свой собственный план выхода из ситуации. Была достигнута договоренность, что нейтральное лицо будет исполнять обязанности президента клуба и казначея в течение не более десяти дней, ибо необходимо принять неотложные решения, от которых зависит будущее клуба…
Франсуа встретился взглядом с Малитраном, который глазами показал ему на выход.
— …Эта миссия возложена на меня. Никаких дополнительных заявлений сделано не будет…
Рошан пошел через зал, а толпа разочарованных журналистов продолжала, несмотря ни на что, требовать ответов у представителя руководящего комитета. Но тот отказывался отвечать.
— Я надеюсь, что для блага спортивной ассоциации Вильгранда каждый, кто принимает близко к сердцу наши трудности, позволит нам спокойно поработать. Благодарю, господа, за внимание.
Едва Франсуа успел сделать несколько шагов по улице, как его окликнул Дюгон:
— Ты торопишься?
Тот, всегда настороже, заметил, наверное, взгляд Малитрана, а может быть, заподозрил что-то неладное.
— У тебя нет случайно для меня более подробных данных, чем сообщил этот болван, который мямлит невесть что?
Выйдя, в свою очередь, из зала, президент клуба, выбывший из игры, пытался отделаться от окруживших его упрямцев.
— Я ничего не могу добавить.
Франсуа постарался успокоить коллегу, приняв, возможно, более искренний вид.
— Если бы я знал что-то еще, то сообщил бы тебе. Ведь мы в одной лодке, не так ли?
Дюгон все с тем же подозрительным видом выдохнул.
— Да, возможно… — И добавил: — Тебя подвезти?
Рошан отказался.
— Спасибо… Я пройдусь пешком.
Он окунулся в темноту улицы. Минуту спустя его обогнал «пежо» Дюгона и на перекрестке свернул направо. Потом рядом с ним снова раздался шум мотора, и послышался голос Малитрана.
— Садитесь.
Франсуа сел на переднее сиденье «мерседеса», который сразу же тронулся с места. Когда они проезжали перекресток, он увидел у тротуара машину Дюгона с погашенными огнями. Но, возможно, это ему только показалось.
Светящаяся приборная доска слабо освещала угрюмое лицо бывшего президента. Франсуа ждал, что же тот решил ему сообщить. Малитран произнес наконец устало:
— Было голосование… Половина присутствовавших требовала, чтобы я немедленно уступил место Ла Мориньеру. Но другая половина потребовала разъяснений, прежде чем склонить чашу весов в ту или иную сторону. Все хотели подстраховаться.
Франсуа размышлял вслух.
— Все-таки странно, что человек, который до сих пор был известен лишь как любитель местных светских развлечений, превратился вдруг в Креза… и волшебника.
Лимузин углубился в лабиринт улочек старого города. Малитран усмехнулся.
— Именно это и непонятно. Ла Мориньер засыпал нас цифрами. Клуб получит огромную сумму — миллионы долларов, — которую гарантирует «Чейз Манхэттен бэнк». Но, когда его попросили назвать имя или имена меценатов, ответа так и не последовало. Он прикрылся тем, что дал, мол, обещание организатору этой операции сохранить полную конфиденциальность. Это позволило мне сманеврировать…
Уже более веселым тоном он продолжал:
— Я намекнул на возможность проверки со стороны финансовых органов, которые могут поинтересоваться происхождением этих средств, упавших с неба, а вместе с тем и налоговыми декларациями тех, кто согласился принять их с закрытыми глазами. И я добился решения, что никаких перевыборов не будет до тех пор, пока спаситель не явится ответить на вопросы руководящего комитета… Отсюда этот срок в десять дней. Ла Мориньер вынужден был согласиться. Поэтому он не так уж сиял.
— А какая позиция у мэрии?
— От них никого не было.
Они помолчали. Уличные фонари отбрасывали на мостовую пятна света. Все ставни на фасадах домов были закрыты. Там не было видно никаких признаков жизни. Весь Вильгранд молился на телевизионный экран, где проповедовал Мишель Дрюкер.[22] Франсуа заговорил первым.
— Доминик и я обязались молчать до сегодняшнего вечера. А теперь я считаю себя свободным и могу изложить сообщенные вами сведения.
Малитран ответил без колебаний:
— Когда вы сочтете необходимым. Делайте вашу работу… Где вас высадить?
Рошан указал на освещенную витрину. Ему хотелось увидеть реакцию Малитрана на ту новость, которую он собирался сообщить. «Мерседес» остановился. Франсуа вылез из машины и склонился к опущенному стеклу. Но так, чтобы не бросить тень на лицо водителя, которое оказалось освещенным, словно фотовспышкой.
— Виктор Пере покончил с собой в автомобиле… Паула Стайнер предпочла совершить самоубийство, выбросившись из окна своего дома. Я услышал об этом по радио.
Лицо Малитрана исказил ужас, свидетельствуя о его полной непричастности к случившемуся. Если бы он нес какую-то ответственность за эту цепь трагических смертей, то лишь гениальный актер мог бы так перевоплотиться.
— О, нет!
Хозяин Луветьера был, конечно, человеком решительным, но он явно не годился в корифеи сцены.
— Клянусь, Карло, они не оставили мне выбора… Малитрану удалось их запугать, доказывая, что они рискуют обжечься, если происхождение средств не будет выяснено.
Держа одной рукой трубку, Ла Мориньер вытирал вспотевший лоб шелковым платком.
На другом конце провода Авола осыпал его бранью.
— Вы или бездарь, или идиот, Жан-Батист. Не говорите мне, что вы не могли найти кого-нибудь, чтобы сунуть ему конверт с деньгами для его шлюх или благотворительных дел. Если у вас нет большинства, то вы должны его купить.
Претендент на пост президента клуба обливался потом. Он теперь не походил на того гордого петуха, которого изображал на кладбище и в конференц-зале стадиона.
— Я думал, что все у нас в кармане. Меня заверяли. Но, когда всплыла угроза появления нашей налоговой инквизиции, которой у вас в Италии, к счастью, нет, кое-кто из моих коллег перевернулся, как блин. Мне очень досадно… На эту тему спорить с Малитраном невозможно.
Импресарио сухо прокомментировал эту речь.
— Жаль, что мы поставили не на него: он намного хитрее, чем вы, старина…
Бывший страховой агент еще больше съежился в своем кресле, сидя перед окном, выходящим в парк с вековыми деревьями. Он почти шептал в трубку, чтобы его никто не услышал за дверью кабинета, вдоль стен которого протянулись полки с рядами старинных книг.
— Нельзя требовать невозможного. Ведь речь идет о том, чтобы вложить в клуб миллиарды! Этого не сделать одним махом!
— Выпутывайтесь, как знаете. В противном случае…
Хотя угроза не была уточнена, она, видимо, оказалась вполне весомой, ибо Лa Мориньер отчаянно возразил. Голос его дрожал. Он с беспокойством поглядывал на закрытую дверь.
— Согласен, Карло. Вы можете уничтожить меня. Но не забывайте, что тогда рухнет и вся ваша прекрасная комбинация.
На другом конце провода помолчали. И потом Авола произнес:
— Ждите новых указаний.
В окна своего номера в отеле «Ритц» импресарио видел Вандомскую площадь, романтическая подсветка которой напоминала картины Поля Дельво, где прекрасные создания, одетые в одни только жемчужные колье, общаются с господами в смокингах. Но Карло Авола, повесив трубку, был слишком поглощен своими мыслями, чтобы любоваться ночным очарованием одного из самых примечательных мест Парижа. Он налил себе стакан вина, не отводя глаз от телефона. Тревога Ла Мориньера, казалось, была заразительна, ибо Авола, в свою очередь, стал вытирать лоб платком.