Ан-Аахди кивнул.
– Уже недалеко.
***
Он вошел в лавку травника первым, ничего не боясь, поскольку знал, что лан-Марис, как и сам ан-Аахди, уже много лет живет один. Стражники ввалились следом, обнажая оружие.
Почтенный Лан-Марис в этот момент жевал чернослив, перебирая на прилавке сушеную траву. При виде вооруженных мужчин недоеденный плод вывалился у него изо рта. Травник растерянно уставился на незваных гостей.
– На днях ты спрашивал, почему танарцы такие миролюбивые, – тихо сказал ан-Аахди. – Это потому что им знакома горечь жертвы, сделанной ради благой цели.
– Ты арестован по обвинению в пособничестве разбойникам! – рявкнул вышедший вперед стражник. – Не сопротивляйся, иначе будешь казнен на месте!
– Да я… но я… – испуганно заблеял лан-Марис. Наконец его бегающий взгляд остановился на ан-Аахди, и выражение лица травника с недоуменного изменилось на гневное. – Ты на меня донес? Да как ты мог! Наши жены погибли вместе, в один и тот же день, на одном и том же проклятом лугу, и всё из-за таль-Нахиба, который заставил своих колдунов устроить извержение Трех Сестер! Я заботился о тебе все эти годы, как о сыне, а ты со мной вот так?!
Он ничего не ответил. Только опустил взгляд, пока стражники вытаскивали травника из-за прилавка, скручивали руки и тащили к выходу.
– Будь ты проклят! – крикнул напоследок лан-Марис.
– Я уже проклят, – прошептал ан-Аахди.
Дверь лавки захлопнулась. Убийца остался внутри один.
Он стоял некоторое время, не шевелясь, пока снаружи не запел священнослужитель. Храм находился недалеко от базара, и голос, призывающий к молитве, было хорошо слышно.
Ан-Аахди опустился на колени прямо на пыльный, истоптанный пол, не став доставать коврик, как обычно это делали верующие.
Пока с храмовой башни доносился речитатив молитвы, нужно было просить прощения за грехи. Но убийца не знал, у кого. Всевышний не простит, перед лан-Марисом извиняться уже поздно, перед его давно погибшей супругой – тем более.
Поэтому ан-Аахди обратился к той, кто, как ему казалось, никогда бы от него не отвернулся.
– Прости, Аали. Я должен был…
Он опустил веки, но перед взором стояла любимая – такая, какой ан-Аахди видел ее последний раз. С круглым животом, располневшая перед родами, но все еще невероятно красивая. Глаза сверкали аметистами – то, из-за чего один убийца, путешествующий на чужбине и встретивший однажды на дороге девушку по имени Аали, бросил и родную страну, и свое черное ремесло, попытавшись заняться чем-то мирным.
Теперь от Аали остался лишь пепел.
Больше ан-Аахди не произнес ни слова, хотя священнослужитель еще пел и пел. Чувство вины не уходило.
Он солгал лан-Марису. Танарцы прославились как миролюбивый народ не только потому, что умели жертвовать. В первую очередь они умели наносить упреждающие удары – задолго до того, как противник вообще решит напасть.
***
Ан-Аахди пришел к задним воротам во дворец снова на закате. Хотя пепел не переставал падать, облака в кои-то веки разошлись, и небосвод выглядел так, словно с него вот-вот потечет всесожигающая лава.
Это должно было продлиться недолго. Южная ночь стремительна: замешкался – и уже словно ослеп, так стало темно вокруг.
Но пока еще было светло, и ан-Аахди не стал надевать маску, рассчитывая, что стражники на воротах его узнают. Смена была той же самой.
Надежды оправдались. Привратник, грубивший в прошлый раз, улыбнулся ему, как старому другу.
– Танарец! С чем пожаловал? Очередную крысу в городе нашел?
Тот стыдливо потупился.
– Я за наградой.
– Проходи, – махнул второй. – Тебя уже заждались. Говорят, старик, которого ты привел, в самом деле пособничал Гуайду. Завтра они будут висеть рядом. Доволен, танарец? Ты немало сделал для воцарения спокойствия в нашем городе!
С губ ан-Аахди сорвался вздох.
– Лан-Марис был моим другом.
Стражники расхохотались.
– Но награда, конечно, дороже. Понятно всё с тобой! Идем, я провожу, а то заблудишься еще. Дворец-то немаленький.
Обыскивать его в этот раз не стали. Танарцы же совершенно безобидные. И дураки, судя по всему.