Вокруг города пылали фольварки, сараи, риги, хаты; в самом городе бушевал пожар в центре; все кругом было видно как на ладони.
Рафал вместе с другими офицерами работал у пушек четвертой батареи вплоть до момента, когда нападение было окончательно отражено. Видя, что позиция пока что находится в безопасности, Рафал направился в овраг к монастырю святого Иакова, чтобы представить рапорт генералу. Когда он пробегал мимо костела, кто-то позвал его по имени. Это князь Гинтулт стоял у портала и махал ему рукой. Снопы пламени, бушевавшие над городом, освещали костел. Тень фигуры Гингулта, огромная и длинная, колебалась по всей высокой стене и падала на полосу молодого ячменя, который буйно рос у самой стены. В костеле стояли наготове крестьяне Гинтулта, сжимая австрийские винтовки, заряженные австрийскими патронами, недавно добытыми в ратуше.
– Куда вы идете? – крикнул князь.
– К генералу.
– С добрыми вестями?
– С добрыми.
– Смотрите, смотрите мне, чтобы он хранил святого Иакова!
– А что же я могу сделать?…
– Смотрите, смотрите мне!
Рафал, не слушая больше, побежал в овраг, свернул налево и стал подниматься в гору между благоухающими садами, между домиками, прилепившимися к горе, как ласточкины гнезда. Он нашел генерала у главной батареи. Сокольницкий только что отдал приказ:
– Пробить брешь в монастыре бенедиктинок!
Тяжелые орудия стали стрелять по монастырю и ограде костела, по стене, окружавшей кладбище, и захваченной австрийцами колокольне. В ту же минуту примчались адъютанты с донесением, что сильные колонны атакуют город со стороны Завихоста, что они штурмуют его от стен монастыря Марии Магдалины до замка, что идут они и по самому берегу Вислы и верхом по Пепшовым горам.
Не успел Рафал выбежать из оврага на освещенное место, как генерал тут же спросил:
– Четвертая батарея?
– Держится.
– Как там?
– Офицеры сами забивают заряды и стреляют, потому что канониры перебиты. Полковник сам за работой, лицо у него обожжено порохом.
– Святой Иаков?
– Наш.
– Осаждают?
– Пока еще нет. Но с запада могут с минуты на минуту…
– Бегите туда и скажите, чтобы держались! Это ключ к нашим оврагам. Дадите мне знать, но только тогда, когда они уже никак не смогут держаться. Подкрепления дать не могу – ни одного человека. Поняли?
– Понял.
– Если никак не смогут удержаться, пускай все до единого поскорее уходят, а я тогда немедленно разнесу эту руину и похороню под нею австрийцев.
– Святого Иакова! – воскликнул Рафал, вспомнив поручение князя.
Но генерал уже не слушал его. Он был всецело поглощен отправкой к монастырю бенедиктинок роты третьего полка под командой капитана Чайковского, которая должна была отбить у неприятеля сады и сооружения этого монастыря, пятидесяти волонтеров под командой капитана Шиманецкого – к корчме за Опатовскими воротами, которую они тоже должны были захватить, и своего адъютанта Иордана с сотней людей – на шестую и седьмую батареи.
Прибежав на указанное место, Рафал обнаружил, что в рядах защитников началось уже замешательство. Австрийская пехота, поднявшись на круглый холм со стороны Вислы и старых каменных Краковских ворот, напрягала все усилия, чтобы захватить шанцы, построенные еще генералом Эгерманом. Рота двенадцатого полка, укрытая за валом, завязала уже с противником штыковой бой. Необученные крестьяне Гинтулта, разместившись у окон и в коридорах монастыря, на чердаках и у слуховых окон, на колокольне и за каменной оградой, стреляли как попало.
Сам князь, у которого не было никакого оружия, держа трость в руке, переходил в толпе с места на место, давая советы и указания не только солдатам, но и офицерам. Движения его были лихорадочны, речь порывиста и неосторожна. Он вторгался в ряды солдат, кричал, бранился, приказывал. Когда Ольбромский пробегал по укреплениям, ища командира отряда, которому он мог бы передать приказ генерала, какой-то офицер дернул его за полу и, указывая на князя, проговорил:
– Не можете ли вы, пан адъютант, убрать отсюда этого донкихота?
– С таким же успехом вы сами можете убрать его отсюда…