— Андромеда? — поднимаю глаза на учителя, улыбаясь и надеясь, что он не поймет, что я прослушала как минимум последние несколько предложений. — Ты меня слушаешь?
— Да, — я поджимаю губы, переводя взгляд на собственное творение — выходит криво и не очень красиво.
— Не расстраивайся, ты только в начале своего пути, — мистер Тернер садится рядом со мной, ласково треплет по плечу. — Что ты любишь рисовать больше всего?
— Море, — еле слышно шепчу я.
— Отлично! Мы с тобой начнем с рисования карандашом, держи, — мужчина протягивает мне хорошо заточенный карандаш. — Нарисуй-ка мне квадрат.
Я удивленно поднимаю брови и беру карандаш. Задание кажется мне странным, ведь квадрат нарисовать проще простого. Стараясь, чтобы линии были ровными, я выполняю просьбу учителя. Он удовлетворенно кивает.
— Отлично, а теперь сделай из него куб.
Я осторожно провожу линии от углов квадрата, выполняя и это задание.
— Теперь можно подумать, что мы можем прикоснуться к этому кубу, не так ли? — улыбается учитель, и я киваю. — Но нам все еще не понятно, какие его грани ближние, а какие дальние, правда?
— Нужно их выделить, — говорю я, и кошусь на кусочек угля, который лежит на столе мистера Тернера. В глазах мужчины мелькает одобрение, и он снова кивает.
— Умница, Андромеда. Теперь ближние грани куба выглядят более четкими, а задние наоборот. Таким образом мы рисуем трехмерное изображение — запомни эти слова.
Я закусываю губу, задумчиво рассматривая нарисованное изображение. Оно действительно выглядит так, словно я могу его потрогать. И все же чего-то не хватает…
— Отец, долго ты еще будешь тут возиться? — дверь за моей спиной резко распахивается, и на пороге застывает лохматый темноволосый мальчик.
Заметив меня, он недовольно хмурится и поворачивается к мистеру Тернеру. Учитель устало трет двумя пальцами переносицу и смотрит на часы, которые висят на стене.
— Еще сорок минут, Джим. Я ведь просил не мешать мне во время уроков.
— Ты обещал потренироваться со мной сегодня, — обиженно произносит Джим, снова переводит взгляд на меня и прищуривается. — А вместо этого возишься тут с девчонками и рисованием!
— Джим! — голос учителя звучит строго, и я с опаской смотрю на него. — Закончу урок и тогда поговорим. А сейчас не мешай!
Мальчик нехотя кивает, еще несколько секунд топчется на пороге, а потом резко хлопает дверью, напоследок проворчав:
— Девчонки!
Я просыпаюсь от того, что замерзла. В камере царит полумрак, о карниз снаружи бьются капли дождя. Несмотря на то, что окно закрыто, температура внутри упала на несколько градусов. Я натягиваю тонкое старое одеяло почти до ушей и прижимаюсь спиной к стене, стараясь согреться. Всю ночь мне снились первые уроки рисования, и от этих воспоминаний сейчас почти физически больно. Тогда все было хорошо и так просто, а сейчас мир словно перевернулся с ног на голову.
До Погружения остается один день. Завтра утром нас всех заберут отсюда и отвезут в центр, где обычно проводится процедура. Я была там всего лишь один раз, вместе с отцом, который тогда работал над научным докладом о вреде Погружения. Тогда центр не произвел на меня особого впечатления — несколько больших залов с койками, на которых обычно лежали преступники, погруженные в сон. Сейчас я пытаюсь вспомнить каждую деталь из того дня, но прекрасно понимаю, что сбежать оттуда будет невозможно. Завтра там все будет кишеть рейнджерами, потому что заключенные нередко предпринимали попытки побега, а значит, все будут настороже.
За окном раскатисто гремит, и я вздрагиваю. Сейчас особого желания наблюдать за дождем и дышать пропитанным озоном воздухом нет. Я вдруг понимаю, что дрожу не от холода, а от страха. Когда меня сюда только привезли, я знала, что еще шесть месяцев моей жизни ничего не угрожает — несовершеннолетних Погружению не подвергали. А сейчас, когда для меня оставался всего лишь один день, страх буквально сковывает все тело.