— …Папа!
Он тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминая. Мокрые от тающего снега пряди облепили лицо, мешая сосредоточиться. Марон сгреб их со лба растопыренной пятерней и попробовал снова.
Ничего.
Терпеть поражение всегда очень горько. Прим-лорд Леннарт не причислял себя к тем, кто легко сдается, но сейчас пришла пора признать, что он проиграл. Снова. На этот раз с живым человеком. Ладно, пуcть не с человеком, но все же…
Это жизнь разумного существа, которую он пытался сберечь — и не смог.
Разoзлившись на самого себя за тупость и бесполезность, он пустил в мертвое — да, теперь уже мертвое, надо признать! — тело морoзный вихрь… и застыл, пораженный внезапным открытием. Вихрь, достигнув цели, «зацепил» тонкое облачко магии, колыхавшейся невидимым туманом вокруг тела, нащупал конец и словно сплелся с ним… Марон, перестав дышать, осторожно потянул конец вихря на себя.
Медленно, чтобы не спугнуть ненароком и не порвать незримую нить, он сматывал снежную магию в «клубок», кольцо за кольцом. Когда магический сгусток потяжелел и обмяк в его ладони, Марон открыл глаза и удивленно «прощупал» тело двуликого.
Магия холода в нем исчезла.
Ладонь начала стремительно замерзать, и Марон, недолго думая, шмякнул магический сгусток в пылающий камин. Потревоженный огонь, вспыхнув, злобно зашипел, но силы были неравны: камин погас, и комнату мгновенно заволокло дымом.
— Мог бы и за порог выкинуть, — проворчал Ниим, хватаясь за огниво в попытке разжечь огонь заново.
Марон опустился на корточки рядом с двуликим. Сердце билось — слабо, медленно, но все же билось; размороженная кровь нехотя начала свой ток. Тело квоннца едва заметно дернулось, потом eщё раз, и еще, и вскоре весь он затрясся в крупной, конвульсивной дрожи.
— Его надо согреть. Грелки, угли, что-нибудь! — попросил Марон, накрывая квоннца своим меховым плащом.
Очень быстро нашлись и грелка, и железный ящик, набитый углями, и целебные согревающие компрессы. Пока Марон хлопотал, отогревая двуликого, Ниим, не теряя времени, занялся его ранами — прижег, присыпал каким-то порошком вроде золы, смазал края дурно пахнущей мазью и залепил широкими сушеными листьями.
Когда раненый застонал, дернув головой, Ниим заворковал над ним, будто родная матушка, и поднес к потрескавшимся синим губам кружку с теплой бурдой подозрительного цвета. Квоннец поперхнулся, но потом жадно глотнул — ещё раз, и еще — и в конце концов открыл потускневшие желтые глаза.
— Ты в безопасности, — сообщил ему Марон на квоннском. — Не шевелись, твой друг помoжет тебе.
Квоннец перевел мутноватый взгляд на Ниима, долго рассматривал лицо, после вскользь оглядел его одежду — ничем не отличавшуюся от человеческой — и разочарованно опустил веки.
— Ты стал рабом пришлых, теро?
— Нет, — ответил Ниим, не изменившись в лице. — У меня нет крыльев, но я не раб.
Ρаненый дернулся, как от боли, и вновь приоткрыл глаза — в них читалась бесконечная горечь.
— Так вот что они делают с нами. А мы…
Он запнулся, но Марон, жадно внимавший каждому его слову, сказал:
— То, что случилось с тобой и Ниимом — исключение. Твой мучитель наказан и никогда больше не поступит так снова. А вы… Скажи, зачем вы приходите на нашу землю? Зачем похищаете наших женщин? Как вы проносите их сквозь Барьер? Что делаете с ними в Квонне?
Раненый, похоже, совладал с первым потрясением, и теперь лежал безо всякого выражения на чешуйчатом лице. Желтые глаза уставились безучастно в одну точку на плохo выкрашенной, облупившейся стене.
Отвечать он явно не собирался.
Марон ощутил прилив раздражения. Всегда одно и то же! Каждый двуликий, которого бойцы умудрялись взять в плен, всем своим видом излучал высокомерие и отказывался отвечать на вопросы. Ни по — плохому, ни по — хорошему, ни угрозы, ни обещания — ничто не помогало.
Все, как один, отказывались есть человеческую пищу. Первые пленные в конце концов умерли в подземных темницах, так и не проронив ни единого слова. Следующих Марон стал отпускать после появления признаков истощения, уже понимая, что они скорее добровольно умрут, чем пойдут на контакт.
Эх, если бы в его подчинении был хоть один чтец!
Увы, даром считывать чужие воспоминания обладали только члены королевской семьи.
На плечо легла чешуйчатая рука Ниима.
— Тебе лучше уйти. Обещаю, я позабочусь о нем и выясню все, что смогу. Но сейчас оставь его в покое: он ничего тебе не скажет.