— Как обычно, — ответила та безучастно, в своём неловком положении, глядя исключительно в сторону, на рабочий стол Озеровой.
Ты ещё не думала, чтобы попробовать?
— Полина Ивановна, я же говорила вам… — едва услышав этот вопрос, София измученно выдохнула, кусая губы, чтобы ненароком не нагрубить. — Меня это… пока не интересует.
— Но ты ведь знаешь, зачем мы все здесь, — без явного упрёка, беря мазок на очередной анализ, выдохнула Озерова.
— Знаю, но я же не кролик, а живой человек! — воскликнула в сердцах и, откинув голову на подголовник кресла, зажмурилась. — Я, может быть, по любви хочу…
— Софи, дорогая моя, любовь в этом месте — явление редкое, — вздохнув, девушка в белом халате закрыла пробирку с материалом и, подписав ту, отошла к шкафу с другими пробами. — К сожалению. Здесь на кону стоит человечество.
Она замолкла, так и стоя лицом к застеклённому шкафчику, давая время «пациентке» уйти. Поняв, что на этом приём окончен, Софи молча встала с кресла, оделась и, резко дернув молнию робы до самого воротника и залепив оставшиеся липучки, едва ли не бегом покинула кабинет. Как и ожидалось, её вновь упорно хотят убедить в необходимости раздвигать ноги и спать со всеми парнями в бункере, лишь бы вышло то, ради чего их здесь держат. Но сказать ведь гораздо проще, чем сделать, а Софии было попросту страшно и к тому же стыдно. Вот так всё банально.
***
Капитан Рябов был излишне жесток, точно прошёл все человеческие войны от начала и до конца и остался жив, а Лука — наоборот, мягок. София краем глаза видела, как юноша, стоя через несколько человек от неё, ближе к концу первого ряда, колебался, поглядывая на остальных и надеясь, что кто-то более смелый вызовется сам и решится сделать это вместо него. Однако никто не захотел его спасать, и пришлось шагнуть вперёд самому. Лука сделал так, как сказал Капитан после своей вводной лекции: подойдя к открытой клетке, достал большого белого кролика и, не сдержавшись уже от собственных чувств, прижал того к себе и с улыбкой погладил. Тот послушно сидел в руках и глядел своими глазами-бусинками на окружающих, чем вызвал у Софи непроизвольную улыбку. «Какая прелесть…»
— Красивенький, да? Тёпленький? — Рябов стал подходить к ученику с такой улыбкой, которая явно не сулила ничего хорошего. Так оно и получилось, после его следующих, прозвучавших хладнокровным тоном, слов. — И чего ты ждёшь? Убей его.
— Зачем? — в воздух выстрелил вопрос, который лучше бы не задавать армейскому капитану вообще, но Лука не подумал об этом и лишь продолжал наслаждаться теплом большого кролика в руках и мягкостью его белоснежной шёрстки между пальцев.
— Ну как зачем? Потому что это — еда, — пояснил тот с усмешкой, поучительно поглядывая на остальных, наблюдающих за этим в два ряда, учеников. — Помните, когда вы выйдете из этого бункера, вам придётся еду искать, добывать и убивать самим. Ну! Чего ты ждёшь?!
— Но у нас есть д-другая… еда.
— А когда её не будет, что ты будешь делать? — «учитель», заметно теряя терпение, начал нервно стучать ногой, пытаясь хоть так подогнать Луку, этого безвольного слабака, к решительным действиям.
— Когда её не будет, тогда и буду думать об этом! — всё же, парень, выкрикнув в сердцах, настаивал на своём и делал это весьма опрометчиво.
С каждой новой секундой всё отчётливее казалось, что, если мужчина ещё хоть раз услышит нечто подобное, то ни от кролика, ни от самого парня ничего не останется. Многие не решались выйти вперёд и смиренно, пытаясь не выдавать страха, стояли в строю. Но был в их поколении один «удивительный» экземпляр: Ник, у которого, похоже, каким-то образом на генном уровне отсутствовали и жалость, и сострадание как к людям, так и к братьям меньшим. Стоя у самого края первого ряда, он скучающе зевнул и неожиданно вышел вперёд — по-видимому, не вынес всего этого эмоционального представления. В два широких шага оказавшись подле Луки, выхватил у него кролика и со всей дурной силы, что в нём была заложена, долбанул животное об стол так, что внутри зверька что-то хрустнуло. Кролик безвольно повис, пока Ник, мерзко хохоча, всё это время держал его за уши. Лука тут же отвернулся и закрыл руками лицо, а к горлу Софии, коей некуда было бежать, подступили слёзы. Звук удара отдался в самые уши и вызвал не очень приятный писк. От этой картины тело девушки задрожало так, что ей стоило титанических усилий, дабы не выдать дрожь на всеобщее обозрение, а главное, не показать её Рябову.