Выбрать главу

«Эх, — думает Ими-Хиты, — сам виноват. А все-таки жалко его!»

Подобрал отрубленный копчик языка, положил в кузовок и пошел по следу Менгк-пошиха.

Долго шел, и привел его след к большому селению. Дома там из толстых бревен сложены. Где лиственничных стволов не хватило, еловые клали, где еловых не хватило, клали лиственницу.

Оборвался путь Менгк-пошиха у двери не лучше, не хуже других. Видно, туда вошел лесной парень. Ими-Хиты быстро на крышу дома взобрался, приложил ухо к дымовому отверстию. Так и есть, там Менгк-поших. Слышно, как стонет и плачет, слышно, как домашние его расспрашивают, никакого толку добиться не могут. Потом говорит кто-то — может, мать, может, бабушка:

— Видишь, со средним братом что-то случилось. Беги к дедушке, спроси, какая беда, чем помочь. Дедушка все видит, все знает, он не поможет, никто не поможет.

Выбежал из дома совсем маленький лесной мальчишка. На правой ноге пляшет, левой рукой машет, поет и хохочет чуть потише Менгк-пошиха. много громче, чем Ими-Хиты смеялся, когда бабушка ему смешное рассказывала. Поплясал, поскакал, в соседнем доме скрылся.

Ими-Хиты. как белка, с крыши спрыгнул, на соседнюю крышу взобрался. Опять слушает. Кто-то в доме мальчишку спрашивает:

— Зачем, внучек, пришел? Верно, за делом тебя прислали?

Внучек ничего не отвечает, только слышно, как ногами притопывает, в ладоши прихлопывает. Поплясал, поскакал, из дому выскочил, в свой дом убежал. А Ими-Хиты все слушает. Тот же голос говорит:

— И с чего это у нас, лесных дедушек, такие лесные внуки растут — озорные да бестолковые? Когда еще ума наберутся! Придется самому пойти.

Услышал такое Ими-Хиты, еле успел с этой крыши спуститься, на ту крышу взобраться. Тут вышел из своего дома старик. Брови, как белый мох, волосы, как ворох пожелтелых листьев. Из своего дома вышел, в дом. где живет Менгк-поших, вошел. Слышит Ими-Хиты, старик говорит:

— Ну что, внучек Менгк-поших, доигрался?

А Менгк-поших ничего не отвечает, только стонет.

Мать его плачет, у деда спрашивает:

— Что же с ним такое? Бедное мое дитя никому зла не сделало. Ему кто-то зло сделал! Помоги скорей, дедушка, твой ведь это внук!

— Я ему помочь не могу, — отвечал дедушка. — Пусть тот поможет, кому наш мальчишка досадил, — человечий парень, по имени Ими-Хиты.

— А где его возьмешь, этого Ими-Хиты? — плачет мать.

Дедушка отвечает:

— Да ведь недалеко ходить! Ими-Хиты на крыше сидит. Что мы говорим, в дымовое отверстие слушает.

— Побегу позову! — мать крикнула.

— Нет, не годится. — сказал дедушка. — Ты позовешь — Ими-Хиты не пойдет, я позову — не пойдет, Менгк-пошиха и посылать не стоит — он ничего сказать не сможет. А посылать надо старшую его сестру. Кто такой красавице откажет?

Тут вышла из дома девушка. Глянул на нее Ими-Хиты, чуть с крыши не свалился. Брови у девушки, как летящая птица, косы, как поющая птица, поведет головой — слышен звон серебра и золота.

Поглядела красавица вверх, увидела Ими-Хиты. усмехнулась, слова не сказала, в дом назад пошла.

У Ими-Хиты сердце оборвалось, за красавицей покатилось. За своим сердцем и сам Ими-Хиты спрыгнул, в дом побежал. Там схватил из кузовка кончик языка Менгк-пошиха, на место приставил. Мигом сросся язык.

Менгк-поших заплясал, засмеялся, только открыл рот, чтобы закричать погромче, да посмотрел на Ими-Хиты и сказал тихонько:

— Вижу, вижу, этот мой товарищ дорогое принес, с дорогим и уйдет.

Все на Ими-Хиты посмотрели, а он глаз с красавицы не сводит. Тогда все на красавицу посмотрели — она глаз с Ими-Хиты не сводит.

Сказал тут старик:

— Э, давно, видно, надо было Менгк-пошиху язык укоротить, может, давно бы поумнел. Правду мой внучек сказал — само дело сладилось, не нам его разлаживать. Ну, как, Ими-Хиты, верно мы с внуком угадали, ответь.

А Ими-Хиты не отвечает, к девушке подошел, с ней заговорил:

— Пойдешь за меня замуж?

— Пойду, — девушка сказала.

Что ж теперь долго рассказывать — на другой же день свадебный пир устроили. После пира Ими-Хиты с молодой женой в обратный путь собрался, к бабушке своей.

Не много еще отошли, выскочил из дома Менгк-поших, стал им вслед свой язык показывать, стал смеяться, громким криком кричать. Закачались деревья, и Ими-Хиты покачнулся, а все же удержался на ногах. Теперь настоящим мужчиной он стал, женатым охотником! Разве поддастся на озорство лесного мальчишки?

Бабушка Ими-Хиты с радостью встретила внука и невестку. Так внуку сказала:

— И с твоим отцом такое было. Пошел однажды на охоту, зверя не притащил, шкурок не принес, зато жену за руку привел, ту, что твоей матерью стала. Ну, входите в дом!

МАЛЬЧИК ИДЭ

Хантыйская сказка

ЖИЛ-БЫЛ мальчик Идэ. Рано остался он круглым сиротой. Отец, его, охотник, ушел однажды в тайгу на промысел и не вернулся. А вскоре умерла и мать. Взяла мальчика к себе старая бабушка.

Любила бабушка внука, и Идэ тоже любил бабушку. Целый день бегал за ней по пятам: бабушка к речке и Идэ за ней, бабушка и лес — и Идэ с нею. А один никуда от избушки не отходил: боялся.

— Стыдно таким трусом быть, — говорила ему бабушка. — Ведь ты уже большой мальчик, а всего боишься.

Молчит Идэ. А бабушка думает:

— Как бы его храбрым вырастить? Другие в его годы и за рыбой, и за птицей в лес один ходят, а мой Идэ ни шагу без бабушки.

В тот год в тайге много кедровых орехов уродилось. Вот бабушка как-то и говорит:

— Пойдем, Идэ, орехи собирать.

— Пойдем, бабушка.

А в лес надо было ехать по реке.

Собрала бабушка берестяные корзинки и села в челнок. Идэ рядом с ней пристроился…

Оттолкнулись веслом от берега и поехали.

День выдался ясный, теплый.

Проехали бабушка с Идэ две песчаные косы, проехали и третью. К четвертой косе причалили.

Вытащили челнок на берег, сами на горку поднялись, в тайгу вошли.

Стали бабушка и Идэ орехи собирать.

Высокие кедры прячут в ветвях зрелые шишки. Бабушка ударит по сучку колотушкой — шишки сами на землю и надают.

Носят бабушка с внуком полные корзинки шишек в челнок. Так много орехов набрали, что на всю зиму хватит. Можно бы и домой ехать. А бабушка села на пень и думает: «Надо, чтобы внучек мой храбрым вырос. Испытаю я сегодня его, оставлю на ночь в лесу. Медведи и волки здесь не водятся, а остальные звери не страшны». Подумав так, говорит бабушка внуку:

— Ой, Идэ, забыла и на горке еще одну полную корзинку. Сбегай, внучек, принеси.

Побежал Идэ на горку. А бабушка села в челнок, оттолкнулась от берега — и поплыла.

Глядит Идэ с горы — уплывает бабушка. Все дальше и дальше уносит ее река.

Закричал Идэ с горы, заплакал:

— Бабушка! Бабушка! Что же ты меня одного оставила?

А бабушка с лодки отвечает:

— Побудь здесь ночку, внучек, а я утром приеду за тобой.

Так и уплыла. Идэ один на берегу остался.

«Что же теперь со мной будет? — думает он. — Пропаду я тут один, конец мне пришел».

А солнышко тем временем уж низко за тайгу опустилось: вечереет, скоро ночь наступит.

Стал Идэ над рекой от дерева к дереву бродить — ищет, где бы на ночлег устроиться. В большом старом кедре увидел он глубокое дупло. Залез туда, свернулся клубочком и лежит тихонько. Сам ни жив ни мертв от страха.

Потемнела тайга, нахмурилась. Ветер поднялся, дождь пошел. Падают шишки на землю, стучат по стволу. Совсем испугался Идэ. Спрятался он еще глубже в дупло, дрожит, боится, как бы звери не пришли. А его никто и не думает есть. Только кедры шумят под дождем. Как ни трусил Идэ, все-таки понемножку засыпать начал. Всю ночь и провел в дупле.