- Так, погодите, достойный антиквар! Вы говорите, далла Рэн жила и умерла в Великую Войну? Но ведь Пайрика родилась только... - Совершенно верно! Та же мысль пришла и в мою голову, когда я лежал без сна в своей кровати и ворочался с боку на бок. Как могла Пайрика писать даллу Рэн, если они никогда не встречались? А ведь писана далла с натуры, это я вам уверенно могу сказать, есть у нас, искусствоведов, свои способы такое определить.
Может быть, датировка народной легенды привирает? Но нет. Я в архиве прошерстил все хроники, затребовал даже церковные книги из собора св. Сильвеспера - всё сходилось. Вот запись о приходе тафеев на наши земли, вот молебен на закладном камне Белой Башни, вот роспись свадебного торжества короля Сигридина и даллы Рэн, а вот её уже и отпевают... Ну, а передвинуть жизнь Пайрики и подавно никак не получалось. Значит, дело было не в датах. Значит, надо было продолжать поиски.
Не знаю, сколько бы я ещё терялся в догадках, не спаси меня старший архивариус, Дан дал Сайен - кстати, потомок тех самых тафеев, как несложно догадаться по его фамилии. Выслушав мою грустную повесть, он предложил обратиться к дневникам самой художницы - благо, они отлично сохранились и лежат в архиве ратуши. Ох, и нелёгкое это было чтение, я вам скажу! Картины Пайрика писала так, словно сам Господь водил всеми четырьмя её руками, но когда дело доходило до слов... тут уместнее припомнить кой-кого другого. И дело даже не в почерке, просто она считала себя выше таких презренных вещей, как правописание или стилистика. Мысли свои она заносила в дневник так же, как и думала - то есть, как попало. И бранилась вдобавок совершенно нещадно. Но зато в этой мешанине из минутных впечатлений, планов на будущее и скабрезных трактирных баек я нашёл разгадку - или, скорее, новую загадку.
Одним летним днём она решила написать эскиз Белой Башни для оперы о трагедии даллы Рэн, которую ей предстояло оформить. Её покровитель, барон Сидон, никогда не скупился на оформление спектаклей, и благодаря ему через мои руки прошло немало декораций и эскизов лучших мастеров своего времени... но я опять отвлёкся. Она сидела за этюдником, когда навстречу ей вышла высокая женщина с золотыми волосами. На плече у неё сидела обезьянка, а одета она была в голубое и пурпур. Женщина долго стояла и смотрела, как Пайрика рисует, а потом попросила написать её портрет. «Это будет дорого стоить», - ответила художница, но сколько бы она ни просила, женщина соглашалась на любую цену. Наконец Пайрика сдалась. «Напиши меня в полный рост, - велела женщина. - С обезьянкой у ног, и пусть в руке я буду держать белую перчатку».
Несколько дней они встречались у Белой Башни, пока наконец главная часть - лицо и плечи - не была закончена. Для всего остального, как вы, наверное, знаете, позировать уже не надо. Тут Пайрика наконец набралась храбрости - сама она признаёт, что с помощью спиртного - и спросила таинственную даму, кто же она такая. «Я далла Рэн дал Таф, хозяйка этой башни, - ответила дама. - Мои муж и свекровь свели меня в могилу отравленными перчатками, и мне не будет покоя, пока об этом не огласят на весь мир». Конечно, ничего оглашать Пайрика не стала - она, по собственным словам, дурой не была. Король Сигридин не так давно скончался, народ его любил, а далла Рэн, как ни крути, была всего лишь чужестранкой. Как и сама Пайрика, верно - а чужестранцам всегда стоит быть осторожными и бояться навлечь на себя чей-то гнев... Но и оставить портрет незаконченным она тоже не могла. Она ведь была художница от Бога. Не могла она и солгать о том, кого изобразила - ещё живы были старики, которые подростками видели прекрасную даллу Рэн. Потому картину она закончила, надписала её честь по чести и постаралась забыть. Но знаете, какая в её дневнике последняя запись? «Почему она красная? Почему? Ведь должна быть белая...».
Испугался ли я? Конечно. Тем более, что в архив прибежал наш эксперт с новостями: клиент умер ночью в своей постели, и теперь магазину волей-неволей придётся отвечать за картину. Но куда сильнее страха была во мне жалость. Я думал о бедной женщине, которую постигла такая страшная смерть - пропитанные ядом перчатки день за днём отравляли ей кровь, а она не могла снять их ни на минуту, потому что ни на минуту не оставалась одна... жуткая участь. Думал о том, как она мучается теперь, после смерти, не в силах терпеть несправедливость, но не в силах и рассказать свою правду миру. И как один за другим люди обманывают её и гибнут, гибнут - по её ли вине или просто потому, что Небо не терпит подобной трусости и подлости, уж не знаю. Кузен мой, Тилли, владеет одной из столичных газет - их ветви нашей семьи всегда больше везло. Так что я прямо к нему и пошёл со своей историей, он вызвал мне в помощь молоденького журналиста, и вместе мы ещё покопались в архивах, а потом он помог мне составить статью о всей этой истории, которая и вышла в передовице следующего номера.