— Готов к чему?
— Одеться, сэр.
Похоже, выяснять, во что одеться, стало бы пустой тратой времени, посему Перегрин сказал лишь «спасибо». Мосон тоже сказал «спасибо» и вышел.
Ванна оказалась несравненным блаженством. Аромат сосны. Удобная щетка на длинной ручке. Мыло с сосновым запахом. И горячий ром с лимоном. Перегрин перестал дрожать, намылился с ног до головы, растер себя щеткой так, что кожа покраснела, окунулся в воду, вынырнул, выпил и попытался трезво оценить ситуацию. Это ему не удалось. Слишком много всего случилось. Через некоторое время он сообразил, что у него начинает кружиться голова. Нехотя, с отвращением, Перегрин встал под холодный душ, который привел его в норму. Растеревшись полотенцем и облачившись в махровый халат, он позвонил. Чувствовал он себя великолепно.
Вошел Мосон, и Перегрин сказал ему, что хотел бы позвонить, чтобы ему привезли одежду, не признаваясь, что на самом деле он толком не знал, куда звонить. Джереми Джонса, с кем он вместе снимал квартиру, наверняка нет дома, а домработница сегодня выходная. В театр «Единорог»? Кто-нибудь там должен быть, но кто?
Мосон проводил его в спальню, где был телефон. Кроме того, на кровати была разложена одежда.
— Думаю, размер вам подойдет, сэр, — сказал Мосон. — Мой хозяин надеется, что вы не откажетесь временно воспользоваться этой одеждой.
— Да, но послушайте…
— Мой хозяин будет очень признателен, если вы не станете возражать. Что-нибудь еще, сэр?
— Честное слово, я…
— Мистер Кондукис рад приветствовать вас в своем доме, сэр, и надеется, что вы спуститесь к нему в библиотеку.
Кондукис? Кондукис! С тем же успехом Мосон мог бы сказать «Онассис». Неужели это действительно был мистер Василий Кондукис? Чем больше Перегрин размышлял над этим вопросом, тем больше склонялся к положительному ответу. Но что, скажите на милость, понадобилось мистеру Василию Кондукису в разрушенном театре на южном берегу Темзы в пол-одиннадцатого утра, когда по всем правилам он должен был предаваться порочной праздности, плавая на собственной яхте где-нибудь в Эгейском море? И что ему, Перегрину, понадобилось в доме мистера Василия Кондукиса, сверкавшем (как вдруг осенило молодого человека) той изысканной и неподдельной роскошью, с которой Перегрин никогда не рассчитывал где-либо столкнуться, разве что на страницах определенного сорта романов. Впрочем, подобную литературу он все равно не читал.
Он оглядел комнату и почувствовал, что ему следовало бы скорчить презрительную мину. Мол, знаем мы, откуда взялось все это богатство. Затем он взглянул на одежду, лежавшую на кровати, и у него возникло впечатление, что ему предложили сыграть роль в костюмном спектакле. Он рассеянно взял в руки пестрый галстук, положенный рядом с рубашкой из плотного шелка, и прочел на этикетке: «Шарве». Где он читал про Шарве?
«Не хочу это надевать», — подумал Перегрин, сел на кровать и набрал подряд несколько номеров. Безуспешно. В театре не отвечали. Тогда он оделся. Хотя костюм был сшит в несколько консервативном стиле, Перегрин, к собственному изумлению, выглядел в нем весьма прилично. Даже ботинки пришлись впору.
Заготовив короткую речь, Перегрин спустился вниз, где его поджидал предупредительный Мосон.
— Вы сказали «мистер Кондукис»? — спросил Перегрин.
— Да, сэр, мистер Василий Кондукис. Будьте любезны, следуйте за мной, сэр.
Мистер Кондукис стоял перед камином в комнате, называемой библиотекой. Перегрин недоумевал, как он умудрился не узнать человека, чьи фотографии так часто появлялись в газетах, чему, по слухам, сам объект пристального общественного внимания решительно противился. У мистера Кондукиса был оливковый, почти смуглый, цвет лица и неожиданно светлые глаза. Ничего особенного Перегрин в них не усмотрел, такие глаза и кожа могли быть у кого угодно. Однако линия рта привлекала внимание, она свидетельствовала одновременно о жестокости и ранимости. Тяжелый подбородок, черные курчавые волосы, седеющие на висках, и общее впечатление огромного богатства.
— Входите, — пригласил мистер Кондукис. — Да, входите.
Говорил он мягким тенорком. Был ли заметен иностранный акцент? Пожалуй, только легкая шепелявость.
Перегрин подошел к камину. Взгляд мистера Кондукиса был упорно направлен на руки гостя.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он. — Пришли в себя?
— Да, спасибо. Не знаю, как вас благодарить, сэр. А что касается одежды, которую вы мне одолжили, то мне все-таки кажется…
— Она подошла?
— Да, спасибо.
— Это самое главное.
— Если не считать того, что она принадлежит вам, — сказал Перегрин, сопровождая высказывание легким смешком, дабы оно не прозвучало чересчур напыщенно.
— Я же говорил вам, я несу ответственность. Вы могли… — Тут голос изменил мистеру Кондукису, и он закончил фразу, беззвучно шевеля губами: — … утонуть.
— Поговорим начистоту, сэр! — приступил Перегрин к произнесению заготовленной речи. — Вы спасли мне жизнь. Сколько бы я мог провисеть на руках, пока бы они мне не отказали? А затем… затем и в самом деле утонул бы в этой отвратительной жиже.
— И виноват был бы я, — чуть слышно произнес мистер Кондукис.
— Но почему?! Какое вы имеете отношение к дыре на сцене «Дельфина»?!
— Это моя собственность.
— О, да это же замечательно! — воскликнул Перегрин, прежде чем успел подумать, как будут восприняты его слова.
— Почему вы так считаете?
— Я хотел сказать, как замечательно владеть таким очаровательным маленьким театром.
— В самом деле? — Мистер Кондукис смотрел на Перегрина с полнейшей невозмутимостью. — Замечательно? Очаровательный? Вы, должно быть, занимаетесь историей театра?
— Не совсем. То есть я не специалист по истории театра. Да, в общем, вовсе к ней отношения не имею. Но я работаю в театре, и меня страшно привлекают старые здания.
— Понимаю. Выпьете со мной? — предложил мистер Кондукис, не оставляя деревянной манеры держаться. — Уверен, вы не откажетесь. — И он направился к столику с подносом.
— Ваш слуга уже снабдил меня очень крепким и удивительно бодрящим горячим ромом с лимоном.
— Уверен, вам не повредит еще один коктейль. Здесь для него есть все необходимые ингредиенты.
— Совсем чуть-чуть, — попросил Перегрин. Он ощущал некую расслабленность, в голове слегка шумело, но он по-прежнему чувствовал себя великолепно.
Мистер Кондукис занялся выпивкой. Он приготовил для Перегрина дымящийся ароматный коктейль, а себе налил из кувшина. «Ячменного отвара?» — подумал Перегрин.
— Присядем. — Он бросил на Перегрина быстрый, ничего не выражающий взгляд и произнес: — Вы, наверное, недоумеваете, почему я оказался в театре? Речь идет о сломе и новом строительстве. Я сейчас прокручиваю в голове этот вопрос и хотел вновь осмотреть место. В агентстве недвижимости мне сказали, что вы направились туда.
Он сунул два пальца в карман жилета и вытащил визитную карточку Перегрина. В руках мистера Кондукиса она выглядела чудовищно неопрятно.
— Вы хотите снести «Дельфин»? — спросил Перегрин и ужаснулся нарочитой развязности, прозвучавшей в его голосе. Он глотнул рома. Напиток оказался необычайно крепким.
— Вам не нравится эта затея, — заметил мистер Кондукис скорее утвердительным, чем вопросительным тоном. — Есть ли у вас на то причина, кроме любительского интереса к подобным зданиям?
Будь Перегрин абсолютно трезв и облачен в свою собственную одежду, возможно, он пробормотал бы какую-нибудь ничего не значащую фразу и постарался побыстрее убраться из дома мистера Кондукиса, чтобы более никогда не встречаться с его хозяином. Однако несколько чуждые ему обстановка и одеяние сделали свое дело.
Перегрин взволнованно заговорил. Он говорил о «Дельфине» и о том, как, должно быть, выглядел театр во времена Адольфуса Руби, столь пышно украсившего его. Описал, каким, прежде чем провалиться в яму, представил себе зрительный зал — чистым, сверкающим в огнях люстр, уютным, заполненным публикой, переговаривающейся в ожидании спектакля. Он сказал, что таких театров, как «Дельфин», больше не осталось и что у него отличная планировка и на удивление большая сцена, на которой можно ставить любые пьесы.