— А, это ты? Оставил, значит, свою нору?
Перчинка только пожал плечами. В самом деле, стоило ли отвечать полицейскому? Сейчас мальчику важнее всего было узнать, не случилось ли чего с Марио и Чиро. А где еще можно было получить самые верные сведения, как не здесь, возле комиссара?
Едва комиссарша заметила Перчинку, как тотчас же отозвала в сторону своих ребят, чтобы они не вздумали затеять игру с этим оборванцем. Но синьорина Ада повела себя совсем иначе.
Лохмотья Перчинки и его истощенный вид внезапно пробудили в ее сердце дремавшие там христианские чувства. Она подозвала его к себе и засыпала вопросами.
— Подойди, дитя мое, — произнесла она как только могла ласковей. — Как тебя зовут? Ах, ты не знаешь? Но как же тебя называют родители?
Узнав печальную истину, синьорина встрепенулась, рассудив, что столь прискорбный случай, пожалуй, мог — разумеется, после войны — заинтересовать общество сердобольных католичек, в которое входила в сама синьорина.
Конечно, синьорина Ада не могла упустить такую возможность. Старая дева протянула свою бледную костлявую руку, чтобы удержать мальчика и хорошенько расспросить его, но Перчинка проворно отскочил в сторону. Однако сделал он это вовсе не потому, что испугался старой синьорины, а просто потому, что в этот момент в убежище вбежал бригадир, сопровождаемый полицейским и стариком ополченцем, а через секунду к ним присоединился запыхавшийся дон Доменико.
Комиссар поднялся со скамейки. — Ну, что случилось? — строго спросил он.
— Воздушная тревога… — начал было дон Микеле, но сейчас же осекся, встретив свирепый взгляд бригадира.
— Пытались поймать смутьяна, этого Грасси, — отрапортовал последний. Но он скрылся у нас из-под носа, а тут сразу объявили тревогу.
В это время к комиссару медленно, с угрожающим видом подошел дон Доменико. Оба они, и комиссар и фашист, были одинаково толсты и тем не менее ни в чем не походили друг на друга. Полнота комиссара была подобна непосильной ноше, которую он с великим трудом таскал на себе; он просто задыхался под ее тяжестью и напоминал заплывшего жиром неуклюжего и добродушного нотариуса из какого-нибудь захолустного городка Южной Италии. Огромная туша фашиста, наоборот, внушала отвращение. При виде этой горы мяса так и казалось, что она вот-вот ринется на тебя и раздавит. Весь он, упругий, лоснящийся, был как бы насквозь пропитан высокомерием и чванством. Огромное брюхо, которое дон Доменико нес перед собой, как знамя, казалось, категорически предписывало всем и каждому относиться с почтением к «патриотическому салу» своего хозяина.
Дон Доменико грузно остановился перед комиссаром и бригадиром, который поспешил стать рядом со своим начальником, и свирепо уставился на обоих.
— Как верный сын нашего города, — проговорил он, обращаясь к комиссару, — я должен донести вам о дурацких действиях ваших подчиненных.
Комиссар, которому было не совсем ясно, что подразумевается под «дурацкими действиями», промолчал. К тому же он, возможно, даже не знал толком, кто такой дон Доменико. Последний счел необходимым уточнить свое сообщение.
— Из-за их поведения… — воскликнул он, распаляясь, — я даже не могу найти подходящего слова, чтобы его определить!.. Из-за их поведения снова сбежал этот Марио Грасси, которого приказано во что бы то ни стало найти и арестовать. Опаснейший смутьян, злонамереннейший элемент из всех, какие только были в Неаполе, разгуливает на свободе! Да известно ли вам, что он представляет собой самую грозную опасность для всего нашего отечества, борющегося с оружием в руках?
Дон Доменико говорил так, словно произносил речь на фашистском митинге в старое и милое его сердцу время. Он уже не говорил, а кричал, так что многие обернулись в его сторону и начали прислушиваться.
Комиссар наконец понял в чем дело, и попробовал отвести дона Доменико куда-нибудь в укромный уголок, но не тут-то было. Бывший секретарь фашистов хотел до конца насладиться своим триумфом.
— Комиссар! — воскликнул он, надуваясь как индюк. — Я завтра же представлю рапорт о поведении ваших людей. И не вздумайте их выгораживать! Вы тоже несете ответственность, да, да, лично вы!
— Да что вы к нему прицепились? Как вы смеете? — неожиданно вмешался пронзительный голос, принадлежавший комиссарше, которая, видя, что ее мужа костят при всем честном народе, не выдержала и бросилась ему на помощь.