— Не хотим! — раздался чей-то голос из другого конца колонны.
Немцы насторожились. Они между собой о чем-то переговорили, а затем Петцет отвел Надырхана в сторону.
— С этими скотами нельзя так говорить, господин председатель, — предупредил он Надырхана. Лицо Надрыхана скривилось.
— Герр обер-лейтенант, я выбью из этих собак их большевистский дух.
Подошел Делибей. Увидев на лицах Надырхана и Петцета растерянность и тревогу, он решительно сказал:
— Господа, надо наказать военнопленных, иначе мы всю операцию провалим.
— Я — за! — ответил Петцет.
Комендант по знаку Петцета спустился с кузова автомашины и направился к колонне.
— Кто крикнул: «Не хотим»? Выходи! — приказал немец.
Мертвую тишину нарушало только дыхание пленных, стоящих в первом ряду колонны.
— Считаю до трех! — в ярости повторил комендант. — Если не выйдет тот человек, то первый ряд колонны полностью будет расстрелян сейчас же! Считаю: раз!.. два!..
— Я! — мужчина лет сорока сделал шаг вперед. Он был без головного убора. На одной его ноге была галоша, подвязанная шпагатом, на другой — сапог с изорванным керзовым голенищем.
— Фамилия? — заорал, выкатив глаза, немецкий комендант.
— Лежберов, — подняв выше голову, ответил пленный.
— Откуда родом? — громко спросил Надырхан, не вылезая из кузова.
— Из Дагестана.
— Кто по национальности?
— Я — дагестанец. Чистокровный дагестанец, а не ариец. Я — коммунист, а не фашист. Я — не предатель!!
— Молчать, молчать, сволочь! — еще громче стал орать немецкий комендант, подходя к Лежберову. Когда между ними остался один метр, комендант приказал:
— Кругом!
Лежберов не подчинился команде и продолжал стоять на месте.
— Стреляйте! — крикнул Лежберов. Затем он повернулся к колонне:
— Прощайте, братья!
Взбешенный поступком военнопленного, немецкий комендант вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в Лежберова.
— Убийцы! — послышалось из колонны. — Убийцы! Убийцы! — все сильнее стали кричать пленные.
Овчарки начали лаять, вырываясь вперед, автоматчики еле удерживали их. А конвойная рота по приказу коменданта дала несколько автоматных очередей в воздух, чтобы навести страх на пленных. Однако и это не подействовало на мучеников. Гул возмущения и гнева не смолкал.
— В бараки! — приказал комендант.
5
Члены делегации, прибывшей из Берлина, находились в кабинете коменданта лагеря. Все сидели, а Надырхан медленно расхаживал по кабинету. Ждали коменданта. Наконец дверь распахнулась, он появился. Дверь осталась открытой. В коридоре, напротив дверей, стояли два автоматчика, а перед ними сидела собака.
Комендант, не обратив внимания на Надырхана, направившегося ему навстречу, подошел к Петцету, беседовавшему с каким-то офицером. Немцы теперь продолжали разговор втроем. Надырхан обменялся взглядами с Делибеем. Голову председателя нацкомитета сверлила одна мысль: как оправдать случившееся перед Берлином. Он-то был уверен, что горцы пойдут за ним, а вчера стал свидетелем того, что пленные настроены совсем иначе. Голод, холод и болезни, оказывается, не могут сломить их духа, не могут заставить покориться немцам. Может быть, гордость горцев не позволяет им перейти на сторону Гитлера? Может быть, они не верят в силу оружия освободителей Европы?
— Что мы будем делать, господин, с вашими горными орлами? — подошел к Надырхану Петцет.
Слова «горные орлы» немцем были произнесены с явной иронией.
— Начнем с личных дел, — ответил Петцет на свой же вопрос.
— Что это даст? — спросил Надырхан.
— Сейчас вы поймете, господа. Кстати, об участи пленных не беспокойтесь. Наш комендант знает требования «Приказа — пуля» («Кугельбефель»), — скривил рот офицер «Аусланд-Абвера».
Надырхан начал ознакамливаться с делами на пленных. Немецкая педантичность была налицо. Каких только нет вопросов в анкете-карточке на военнопленного. Наряду с выяснением установочных данных перед пленными ставятся и такие вопросы, как вероисповедание, семейное положение, не подвергался ли преследованиям после 1917 года, отношение к Советской власти и коммунистам. А далее подробные сведения о службе в Красной Армии и об обстоятельствах пленения. В конце — подпись военнопленного.