Берлин 1942 года... Пока Хараев и Тарлан добрались до здания управления «Аусланд-Абвера», их остановили несколько раз эсэсовцы, патрулировавшие по городу. «Ничего не поделаешь, — думали дагестанские эмигранты, — лишь бы нас приняли в абвере, а со всеми унизительными процедурами можно и примириться».
Немецкий резидент в Стамбуле доктор Пауль дал Тарлану адрес Петцета. Последний устроил эмигрантов в отеле «Кайзерхоф». К приходу офицера абвера Тарлан и Хараев накрыли стол, расставили на нем бутылки с французским, турецким и немецким коньяками.
— Молодцы, друзья, — входя в номер отеля, потер руки Петцет. Не ожидая приглашения, он уселся за стол и начал рассматривать бутылки.
— Мда-а, вместо традиционных флажков, используемых дипломатией при встречах представителей различных государств, вы поставили на стол бутылки. Но должен сказать, что французский коньяк потерял свою крепость. Франции больше нет, есть только область, принадлежащая великой Германии.
Затем Петцет откупорил бутылку с французской этикеткой и налил себе рюмку.
— Теперь это немецкий коньяк. Хайль Гитлер! — обер-лейтенант залпом выпил все содержимое рюмки.
— Герр обер-лейтенант, скоро вы сможете насладиться и напитками нашей родины. Они крепче французских, — заметил Хараев.
— Благодарю вас, господа, но сейчас я хотел бы насладиться вашим стремлением поскорее разделаться с большевиками.
— Считайте, что это наслаждение мы уже доставили вам, — сказал Тарлан и громко добавил: — В тройном размере!
Петцет, получивший шифровку от резидента абвера в Стамбуле, знал, с какой целью прибыли к нему дагестанские эмигранты. Поэтому, согласно данному ему Штольце инструктажу, он должен был прощупать настроения гостей и ни в коем случае не вступать с ними в полемику.
— Мы хотели бы, господин Петцет, чтобы нас принял Канарис, — сказал Тарлан.
— Эфенди Тарлан, о возможности этого приема я сообщу вам, но должен сказать, что шеф в эти дни сильно занят, — ответил Петцет.
— Я вас прошу, обер-лейтенант, сообщить Канарису о нашем приезде, — проговорил Хараев.
— Адмирал знает об этом.
— Надеюсь, он не забыл о моих заслугах перед абвером? — раздраженно заметил Хараев.
— Уважаемый Хараев, вы лучше помалкивайте о ваших заслугах.
— Почему?
— У адмирала отличная память, и он хорошо помнит не только о ваших заслугах, но и том, как по вашей милости наши анкарские коллеги оказались за решеткой.
— Я действовал по вашему плану, и пусть адмирал обвиняет тех, кто составлял его, — возмутился Хараев.
— Господа, хватит дебатов. Выпьем еще и — до завтра. Ждите моего звонка.
После ухода немецкого офицера эмигранты еще долго не могли придти в себя. Особенно он задел самолюбие Хараева, столько поработавшего на немцев. «Может быть, в абвере пронюхали о моих связях с СИС?» — обеспокоенно думал бывший главарь белогорских эмигрантов.
...На следующий день Петцет позвонил Хараеву и передал, что Канарис рекомендовал по всем вопросам обращаться к Розенбергу.
3
Хараев и Тарлан зашли в ресторан, расположенный недалеко от отеля. Пока Тарлан заказывал подошедшему к нему официанту обед, его сподвижник внимательно рассматривал двух мужчин — посетителей ресторана, сидящих в углу зала.
— На кого ты смотришь? — спросил Тарлан, когда отошел официант.
— На тех, что сидят в углу, — ухмыляясь, ответил Хараев. — Не кажется ли тебе, что эти двое похожи на кавказцев?
Тарлан повернул голову.
— Да, есть что-то похожее.
— И, если мне память не изменяет, одного из них я знаю.
— Которого именно?
— Вон того, с длинной шевелюрой.
— Откуда ты его знаешь?
— Я с ним ехал на английском пароходе от Неаполя до Пирея.
— Ну и что?
— Я подозреваю, что турки мне дали 24 часа по его инициативе... Из Парижа до Марселя я ехал поездом, а затем — пароходом. На пути из Марселя до Неаполя в моей каюте находился английский капитан, и все это время я был трезв. Ты понимаешь — трезв... Потом подсел вот этот, — Хараев чуть заметно кивнул в сторону. — Он тогда представился историком из Греции. Сейчас я даже вспомнил, что он назвал себя Сауриди.
— Непонятно, какое отношение все это имеет к нашему общему делу?
— Мне кажется, что когда этот греческий ученый напоил меня коньяком с каким-то лошадиным названием и я заснул, он обшарил мои карманы.
— Любопытно, — заметил Тарлан, — неужели и греки помогают Советам?
— Я думаю, что этот Сауриди — липовый грек, видимо, он из России.