- Обалдеть! - сказали все семнадцать человек по очереди, покончив с большим куском торта.
- Повезло тебе, Лёха, - пожал ему руку второй зам. главного. - Моя умеет только пыль с мебели стирать.
Все развеселились потому, что кроме шампанского на столе попутно опустошались бутылки с армянским коньяком. Отдыхали до вечера, а когда Сахнин пришел домой, Ларисы не было. Записка на кухонном столе сообщила, что она до девяти вечера занимается на курсах штукатуров- маляров, которые засекречены, потому что ведёт их запрещённый в СССР «цеховик-шабашник», частник. Сам себе хозяин. И он строит лучшие дома в городе под прикрытием папы, Леонида Сергеевича Прозоровского, который мечтал иметь в Зарайске красивую архитектуру, но среди официальных представителей строительства и архитектуры найти мастеров классных не смог. Пришлось отдать стройку самых значительных сооружений «леваку», прекрасному строителю из Ленинграда, Леониду Замкову, который сбежал в Казахстан от алиментов и втихаря строил колхозам коровники. Папа её на обучение и пристроил. Не предполагая, естественно, что этим нанёс семье Сахнина более сокрушительный урон, чем матерщинницы и сплетницы из парикмахерской, да разнузданные хамки из кондитерского цеха.
Первый год после обучения у Замкова Лариса с удовольствием творила дома чудеса шитья, кулинарии, медицинского ухода за детьми, родителями и мужем, а также делала мужчинам модные стрижки, а женщинам сногсшибательные причёски. Но когда играла на фортепиано, глаза её грустнели и светились потаённой слезой.
- Трогает? - пытался войти в похожее состояние Алёша. - Меня тоже берет за душу Бетховен.
- Да, конечно, струны души вибрируют и входят в резонанс с бессмертными звуками, - кивала головой Лариса. - Да хрена там Бетховен? Я в двух тактах слажала. Штукатурить рукам уже интереснее, чем лабать на клавишах. Чувствую я, что душа страдает, а этот сучий мастерок и шпатель долбаный покорёжили мне пальцы. Искурочили, падла. Пианистка из меня теперь как из дерьма пуля.
- Лара! - взмолился Сахнин. - Ты же белая кость, голубая кровь течёт в тебе. Ты же аристократка. Ну, забудь ты эти поганые слова. Я же не позволяю себе дома вульгарности. Ты для меня символ нежности и возвышенной души.
- Извини, - опустила глаза Лариса. - Это издержки моего прыжка в народные массы, в профессии, где культура третьей стоит после умения работать и денег. А кому-то чихать на неё вообще. Ладно, буду дома паинькой.
- Умоляю! - обнял её Алёша. - Ты мой свет. Маяк. Не угасай…
С весны Лара стала пропадать из дома сначала на вечер. Приходила поздно и пахла сигаретами да коньяком. Потом пару раз в неделю даже не ночевала.
- Я не спрашиваю, где ты была и с кем, - огорчался Сахнин. - Но ты ведь никогда не курила. Не пила - тем более. Не гуляла. Что с тобой?
- Лучше бы не плюхалась я в народ, - серьёзно ответила жена. - Сидела бы на облаке, Вивальди слушала и читала Тургенева. Но… Что вышло, то уже вышло. Я научилась всему. Ты - ничему. Ты просто пишешь то, что заказывает обком партии и папа мой. Про успехи социализма и светлое будущее. Ты врёшь всей области и больше ничего не умеешь.
Сахнин оторопел. Таких обидных слов она не говорила даже во времена долгого и тяжкого раздора.
- Я ухожу, Алёша, - Лариса поднялась, оделась и вынесла из своей комнаты два чемодана, давно уже забитых необходимым. - У меня появился мужчина с большой буквы. Самостоятельный, мощный, умный и умелый. Он тоже любит Вивальди. Но кроме этого умеет командовать и подчинять себе. Меня даже ударил один раз. Причём за дело. Блеск! Я говорила тебе о нём. Это тот самый строитель «цеховик» Лёня Замков. Моя каменная стена. Детей я забираю. У него особняк за Тоболом, в Заречном. Прости, если я не совпала с твоей мечтой.
И она ушла. Под балконом завелся двигатель «Волги» Замкова, набрал обороты и через минуту звук пропал. Сахнин подошел к буфету, достал бутылку коньяка, выпил её за полчаса из горла и уснул прямо на ковре возле стола.
Утром в редакции он всё, что было вчера, рассказал заведующему отделом Эдику Дымко. Достал из портфеля полную бутылку армянского с четырьмя звёздами на борту.
- Помянем любовь мою, - сказал он таким голосом, что отказаться бы никто не смог.
- Баба, если её любишь ты, может от тебя свалить. А вот если любит она, её и не выгонишь, и никогда от неё не откажешься. Вот мужика этого она любит. Поэтому, если её любишь ты, не грусти и не дури. Если любимой хорошо, хоть и не с тобой, так всё равно ведь хорошо! Ты же ей этого всегда желал и желаешь. Так?