Но и на это приветствие, вместо ответа, дальняя фигура лишь слегка свистнула. Это взорвало Богдана.
— У нас коли здороваются, то добрые люди благодарят и здороваются в свою очередь, — произнес он веско, — а свистят только болотяники. Ну, а на свист и мы можем свистнуть... — и Богдан действительно свистнул, да так пронзительно, что ближайший из молчаливых обитателей заткнул себе уши, а Морозенко, услыхав этот свист, опрометью бросился к хатке и оторопел у дверей, соображая, откуда бы могло так свистнуть?
Во время разговора Богдана сидевший у окна внимательно прислушивался к его голосу, стараясь разглядеть и лицо, и фигуру его; но это оказалось невозможным, так как полутьма в землянке настолько сгустилась, что совершенно скрыла Богдана; когда же раздался его пронзительный свист, молчаливый наблюдатель не выдержал.
— Ну тебя к бесу, — прохрипел он, — даже лящит и звенит в ушах.
— А было бы не затыкать их клейтухом на доброе слово, — ответил Богдан. — Вот ты теперь, — лысый тебя знает, как величать, — хоть и помянул своих родичей, а все же заговорил по-людски.
Опять наступило неловкое молчание.
«Что ж, — подумал Богдан, — не хотите говорить, — наплевать. А я погреюсь немного, перекушу с Олексой, а то и подночую, пока не взойдет месяц — козачье солнце; в темень-то можно угодить в такое багнище, что и дна не достанешь! Только где бы? Вот этот развернулся на весь пол и место занял. Мертвый он или пьяный?» — тронул его слегка ногою Богдан.
Лежавший захрапел.
— Э, посунься-ка, брате, немного! — отбросил тогда. Богдан в сторону ноги лежавшего козака и, севши по-турецки перед очагом, начал набивать себе люльку.
— Вот это тоже по-людски, — заметил дальний. — Забрался в чужую хату и выпихает хозяев, точно свинья в чужом хлеву порается.
— А вот что я тебе на это, добрый человек, скажу, — чмокнул Богдан люлькой и выпустил клубы удушливого, едкого дыма, какого даже и черти боятся наравне с ладаном. — Не люблю я, когда мне не отвечают, но еще больше не люблю, когда языком ляпают, так вот у меня и чешутся руки укоротить язык.
— Овва! — протянул ближайший.
— Не дуже-то и овва! А коли хочешь, так можно испробовать, потому что со псами нужно по-песьи.
— А с волками как?
— Так само: добрая собака и волка повалит.
— А ты уже, знать, доброю собакою стал, что и на людей лаешь? Ой, хвост подожмут!
— Не родился еще на свете такой сатана, чтобы мне на хвост наступил! — сплюнул в сторону Богдан и прижал пальцем золу в люльке.
— Не из тех ли ты, что по камышам беглецов-втикачей ищут, чтобы в плуги запрягать? — заметил дальний с сарказмом.
— Эх вы, идолы с бабскими прычандалами, — мотнул головою Богдан. — В камышах сидят, а нюху чертма! Козака до такой, прости господи, погани равняют!
— Что ж ты, коли козаком назвался, козачьих обычаев не знаешь? — оживился сосед.
— Ага! Вот оно что! — усмехнулся в душе сотник и вдруг крикнул пугачем: — Пугу!
— Пугу! — ответили и собеседники. — А кто?
— Козак с Лугу!
— А куда путь держишь? — начал допрашивать дальний.
— В болота, в очерета да в непролазные кущи!
— Зачем?
— Комаров кормить белым телом козацким да искать темною ночью товарища.
— Не похоже, — буркнул себе под нос дальний.
— Так здоров будь, коли так! — крикнул ближний, и оба незнакомца сняли шапки.
— Будьте и вы здоровы! — поклонился Богдан.
— А кого ищешь? Не безносого ли беса? — спросил ближайший.
— Не безносого, а двуносого.
— Э, значит, до нашего батька? — обрадовался, видимо, собеседник.
— Молчи! — толкнул его сердито дальний.
Богдан не заметил этого движения.
— Может, и до вашего батька, — ответил он, — а до моего приятеля.
— А коня можешь поднять под брюхо? — смерил сидящего Богдана пристальным взглядом дальний.
— Какие кони, иных можно и двух! — крикнул Богдан и одним движением головы сдвинул набекрень черную баранью шапку с красным донышком и золотой кистью.
— Гм, гм! — протянул дальний.
— Ладно, — похвалил ближний. — Знать, действительно приятель... только знаешь ли, на какой купине он сидит?
— Вот в том-то и беда, что не знаю! Может, проведешь?