вероятных болей в животе я почти терял сознание. Пе
репуганная мать не знала, что делать. Отец, как назло,
был в командировке. Мать подняла с постели одного
знакомого врача, и вдвоем они кое-как отходили меня
к утру.
После этого случая у меня пропал интерес к игре в
«воры», и наша «банда» постепенно перешла к игре в «раз
бойники». Любимым местом нашим для этой игры был
широкий холмистый луг, с рытвинами и небольшими купа-
1
То есть для придания большей ударной силы бабке, которой раз
бивают «кон», наливал в нее расплавленный свинец.
47
ми деревьев, примыкавший к окраине города, где тогда
жила моя семья. Луг пересекала большая проезжая доро
га,—обычная сибирская дорога, летом пыльная, осенью и
весной грязная, зимой засыпанная снегом, но эта дорога
являлась для нас, мальчишек, предметом особого внима
ния и какого-то особого, полусознательного респекта. Все
происходило оттого, что дорога, около которой мы игра
ли, являлась частью того казавшегося бесконечным Мос
ковского тракта, который, прорезывая всю Европейскую
Россию и Сибирь, бежал от Москвы до Владивостока. По
Московскому тракту шли обозы с товарами, маршировали
колонны солдат, мчались тройки с важными чиновниками
и офицерами, двигались, звеня кандалами, партии арестан
тов под конвоем. Самое название Московский тракт вызы
вало в нашем детском сознании представление о чем-то
важно-таинственном, огромно-могущественном, непонятно-
прекрасном, о чем-то таком, на что, если посмотреть, так
шапка с головы свалится. Мы, конечно, не понимали тогда
значения слова «государство», но каким-то неясным ин
стинктом, каким-то подсознательным чутьем мы подходили
к смутному восприятию этой сложной концепции, и Мос
ковский тракт как-то своеобразно становился в наших гла
зах ее символом и олицетворением. Много лет спустя я
узнал, что, когда древний Рим завоевывал какую-либо
страну или провинцию, первое, что он всегда при этом де
лал, была постройка хорошей дороги — знаменитой «рим
ской дороги», прочно соединявшей новое владение с сто
лицей государства. Такая дорога сразу служила двум це
лям: для Рима она открывала возможность в случае надоб
ности быстро перебрасывать по ней свои легионы, для по
коренных народов она становилась воплощением единства
империи, к которой они теперь принадлежали. Мы, маль
чишки, ничего не знали о римской истории, но в наших
ощущениях, вызываемых Московским трактом, было что-
то родственное этим далеким отголоскам древности. Не
даром часто можно было услышать из уст даже самых от
чаянных головорезов нашей улицы:
— Московский тракт... н-да... это не что-нибудь тебе
такое...
И опять-таки как-то незаметно, само собой, мы, малень
кие существа, впитывали в себя с и б и р с к и е м а с ш т а -
б ы. Да и как было их не впитывать, когда каждодневно
от прохожих и проезжих мы слышали, что езды от Омска
48
до Томска десять дней, от Омска до Иркутска три недели,
а от Омска до Владивостока, почитай, два месяца...
1 августа 1892 года я поступил в приготовительный
класс Омской мужской гимназии. Хорошо помню этот зна
менательный в моей жизни день. Еще накануне я с утра
волновался, не мог ничем заняться, нервно проверял книж
ки и тетради, которые я завтра возьму в класс, несколько
раз надевал и снимал свою новенькую гимназическую фор
му. Ночь я спал плохо и вскочил на ноги ни свет, ни заря,
Мать сама отвезла меня в первым раз в гимназию — жел
то-унылое двухэтажное каменное здание с крытым дере
вянным крыльцом — и сдала меня с рук на руки полному,
седому, в ливрее, гимназическому швейцару. Поглядев на
меня, швейцар как-то странно крякнул и несколько презри
тельно заметил:
— Маловат, маловат-с господинчик... Ростом не вышел.
Мне было тогда всего лишь восемь с половиной лег, и
в серой гимназической форме, с огромным ранцем за спи
ной я действительно походил на головастика. Заметив,
однако, что мать вспыхнула, и, видимо, опасаясь какого-
нибудь реприманда, швейцар поспешил примирительно при
бавить:
— Ничего-с, подрастут-с... Со всеми бывает-с...
Еще мгновенье—и я потонул в многоголовой, шумной,
крикливой, куда-то бегущей толпе гимназистов.
Возвращался домой я уже пешком, сначала с группой
одноклассников, а потом один, и когда, нарочито развязно
вбежав в свою комнату, я размашисто бросил ранец в
угол, мать моя почти с ужасом воскликнула:
— Ваничка!.. Что с тобой?
И она указала на большой синяк, украшавший мою пра
вую щеку под глазом. Приняв самый равнодушный вид,
как будто бы ничего особенного не случилось, я скорого
воркой бросил:
— Пустяки!.. В перемену немного потолкались.
— Хорошо потолкались!—с сердцем воскликнула мать
и стала прикладывать к синяку примочку.
На самом деле история была гораздо серьезнее. В боль
шую перемену на дворе гимназии началась драка между
двумя группами мальчишек. Я был невольно вовлечен в
драку, и один третьеклассник, славившийся своей силой,
здорово «дубанул» мне кулаком по лицу. У меня даже
искры посыпались из глаз, но я удержался и не заплакал.
49
Это было мое первое гимназическое крещение. Однако я
считал ниже своего достоинства рассказывать матери все
подробности.
Первым год моей гимназической учебы не оставил в
моей памяти почти никаких воспоминаний. Должно быть,
В
нем не было ничего замечательного. Сидел я на первой
парте, учился хорошо — был третьим-четвертым учеником
из тридцати семи, — поведение имел пять, прилежание и
внимание — по четыре. Однако большого интереса к учебе
у меня не было. Объяснялось это, видимо, тем обстоятель
ством, что дома я был подготовлен лучше, чем то требо
валось для приготовительного класса, и гимназия мне пока
не могла дать ничего нового.
К этому же периоду относится и мое первое знакомство
с «научной работой». Отец мой, как я уже рассказывал,
занимался различными опытами и исследованиями. При Ом
ском военном госпитале имелась маленькая захудалая лабо
ратория. Она состояла из двух небольших комнат с чрез
вычайно скудным набором самых необходимых инструмен
тов и приспособлений. Обычно лаборатория всегда была
пуста: никто из госпитальных врачей не интересовался на
учной работой. При лаборатории жил старик-сторож, от
ставной солдат Потапыч, смотревший на свою должность
как на своего рода синекуру. Потапыч по целым дням про
падал на базаре, который находился в двух шагах от гос
питаля, и занимался там мелкой спекуляцией. К лаборато
рии Потапыч относился презрительно.
— На кой она шут сдалась!—любил он рассуждать.—
Коли ты порядочный дохтур, дык лаболатория тебе не
нужна: ты и так все знаешь... Ну, а ежели ты плохой дох-
тур, дык тебе никакая лаболатория не поможет...
При такой общей установке не приходилось удивлять
ся, что на столах, термостатах, колбах, пробирках и про
чей лабораторной утвари неизменно лежал толстый слой
никогда не стиравшейся пыли.
Когда отец стал систематически работать в лаборато
рии, Потапыч был возмущен и не скрывал, что это совсем
не входит в его расчеты. Скоро он перешел к скрытому са
ботажу. Побившись с Потапычем некоторое время и не по
лучив результатов, отец махнул на него рукой и разрешил