сказывалась. Когда я кончил гимназию, Михаил только
поступил в приготовительный класс, а младшая сестра, Ва
лентина, еще была первоклассницей. Другой мой брат,
Анатолий, от природы одаренный талантом художника, но
впоследствии ставший врачом, был несколько ближе мне
по годам, и с ним в детстве я больше играл и вообще
больше общался. Однако наиболее тесные отношения су
ществовали между мной и старшей сестрой, Юлией, кото
рая была всего лишь на два года моложе меня. Девочка
она была болезненная, но с глубокой душой и мягким,
благородным характером. Практической сметки, уменья от
бивать удары, которых всегда так много посылает дейст
вительность, в ней было очень мало. Эти качества наложи
ли свой отпечаток на дальнейшую жизнь Юленьки (как мы
звали ее в семье). Тогда, в детские годы, я был дружен с
Юленькой и позднее, ближе к окончанию гимназии, много
с ней читал, разговаривал, делился мыслями и чувствами.
Должен, однако, прямо сказать: мои братья и сестры не
играли и не сыграли в моей жизни особенно крупной роли.
В детстве тому мешала слишком большая разница в годах.
Потом же, когда, с окончанием гимназии, я «вышел в
жизнь», мне просто редко приходилось с ними сталкивать
ся и встречаться: условия тогдашней революционной рабо
ты очень быстро сделали меня «отрезанным ломтем» для
семьи.
Когда сейчас мысленно я восстанавливаю перед
своим духовным взором образ моих родителей, мне боль-
ше чем когда-либо бросается в глаза, что по своему про
исхождению, воспитанию, умственному складу, обществен
но-политическим настроениям они являлись типичными
представителями той своеобразной социальной категории,
которая известна в нашей истории под именем р а з н о-
ч и н н о й и н т е л л и г е н ц и и и которой суждено было
сыграть такую видную роль во второй половине прошлого
века. Недаром мои родители с ранних лет привили мне лю
бовь к таким писателям, как Некрасов, Салтыков-Щедрин,
Добролюбов, Писарев. Недаром в нашей столовой на эта
жерке в красивых переплетах стояли полные собрания со
чинений Гейне, Шиллера, Байрона, Шекспира. Недаром мой
отец дарил мне в детстве такие книжки, как биография
34
Руины «Иртышских ворот» в крепости.
Галилея, история Джордано Бруно, жизнеописание Сте¬
фенсона и Фультона. Недаром, будучи от природы молча
ливым человеком, он охотно и подолгу со мной беседовал,
рассказывая о Пастере, Вирхове, Гельмгольце, знакомя
меня с начатками биологии, медицины, физики. Недаром,
наконец, мой отец так часто брал меня с собой в поездки
по Сибири, когда его отправляли в какие-нибудь дальние
командировки. Он всегда говорил, что ничто так не разви
вает ребенка, как путешествия, как знакомство с новыми
местами, новыми людьми, новыми народами и обычаями.
Да, несомненно, семья оказала на меня очень сильное и
благотворное влияние. Она дала мне физическое и духов
ное здоровье, уберегла от предрассудков, вина и табаку,
воспитала усидчивость и трудоспособность, разбудила ин
терес к научной и общественной мысли. Но, пожалуй, са
мое важное и ценное, что дала мне семья,—это яркий при
мер того, как вся жизнь человека может быть посвящена
служению не своей выгоде, не своей семье, не своему ма
ленькому личному благополучию, а большой и великолеп
ной идее. Образ моего отца оказал сильнейшее влияние на
формирование моего духовного «я». И если в дальнейшем
я тоже сумел найти свою большую и великолепную идею,
которой посвятил всю свою жизнь, то в этом далеко не
в последней степени я обязан вдохновляющему примеру
моего отца.
4. НАШ ГОРОД
Если семья есть первый «круг» детской вселенной, то
вторым «кругом», несомненно, является место его житель
ства. Большая часть моих ранних лет прошла в Омске, и
потому, охарактеризовав мою семью, я должен хотя бы в
самых общих чертах набросать картину Омска, каким он
был в дни моего детства.
Полвека тому назад Омск был жутким и страшным ме
стом. Это была «богом и людьми» забытая, глухая про
винция, о которой говорили: «Три года с к а ч и — не доска
чешь».
Действительно, до проведения сибирской железной доро
ги путешествие из Москвы в Омск занимало около трех
недель. И даже позднее, когда с середины 90-х годов
железная дорога, наконец, прошла через Омск, то же пу
тешествие требовало все-таки не меньше недели.
36
Омск имел свою историю. В 1716 году, при Петре
Первом, на правом крутом берегу Иртыша, при впадении
реки Оми, была выстроена небольшая крепость, окружен
ная деревянными стенами и рвами с водой. Сначала кре
пость располагалась на левом берегу Оми, а позднее,
в 1765 году, по соображениям «стратегического порядка»,
она была перенесена на ее левый берег. Около крепости
постепенно вырос «форштадт» с населением из «пехотных
казаков», мало-помалу превратившийся в небольшой город.
Маленькие деревянные домики в беспорядке расползлись
по обеим сторонам Оми. Обитатели их занимались хлебо
пашеством и ремеслами. Историки утверждали, что в тече
ние всего XVIII века Омская крепость играла крупную
роль в деле продвижения русского влияния в глубь запад
носибирских степей, и нет оснований им в этом не верить.
Те же историки рассказывали о жестоких нравах, господ
ствовавших здесь «во времена оны». Так, например, в се
редине XVIII века пост командира «сибирского корпуса»,
имевшего свою ставку в Омске, занимал некий немец
Фрауендорф. Это был человек диких страстей и палочной
философии. Больше всего Фрауендорф любил наводить
террор на «вверенное» ему население. Он часто появлялся
на улицах Омска: в сопровождении военных слуг с плетя
ми в руках. Если кто-нибудь из встречных обывателей
почему-либо не нравился Фрауендорфу, он останавливался
и бешено кричал: «Бей до смерти!» Свита командира не
медленно набрасывалась на несчастного, и начиналась
беспощадная экзекуция. Случалось, что за одну прогулку
Фрауендорф обрушивал подобные истязания на десятки
людей. В том же стиле были и тогдашние педагоги —
попы и дьячки, обучавшие детей грамоте. Об одном из
них — протопопе Петре Федорове — сохранилось даже
письменное свидетельство, что учеников своих он «держал
строго и всех переувечил бесчеловечно».
В дни моего детства о воинственном прошлом Омска
напоминали лишь немногие руины. Стены форта давно
осыпались, валы заросли травой и кустарником, во рвах
не было ни капли воды. Кое-где торчали полузасыпанные
землей старые, ржавые пушки, да в одном месте сохрани
лись тяжелые, каменные, выкрашенные в желтую краску
ворота, на которых можно было прочесть сделанную
крупными буквами надпись: «1792 год». Но в мое время
назначение крепости было иное: она теперь была перепол
нена казармами и различными военными учреждениями.
3 7
В ее старинных, узких улицах жили также офицеры стар
ших рангов. Поэтому слово «крепость» произносилось в го
роде с известным почтением, и если кто-нибудь говорил,
что он «живет в крепости», то на него смотрели как на су
щество высшего порядка.
Для нас, мальчишек, «крепость» имела особую притя
гательную силу. Ее рвы и валы, расположенные как раз