И положил тоненькую коричневую папку, как мы их называем, корочку, а в ней несколько листиков бумаги, исписанной нервным женским почерком.
— Оно как раз по тебе, — сказал Миша ласково. — Илью упросил, чтобы никому не поручали. Дождались.
Я прекрасно понимал, что преступника, конечно, разыщут и Юрий Скорняков, и Сенечка Камбург, и Валентин Максимов, и сам Исайкин. Но мне лестно слышать, что дело как раз по мне.
— Ну так что там произошло? — спрашиваю нарочито хмуро.
Черт возьми, все-таки понедельник лучше начинать с обхода кабинетов. Особенно после отпуска.
— Ты ведь любишь танцевать от печки, от нуля, — говорит Миша. — Она назвала только имена. И то сестра настояла. Сестра же ее и привела.
— Алик и Виктор, — сказал я, прочитав бумажки. — Сколько их в Москве, Викторов и Аликов, — ищи-свищи! Да и верно ли назвались?
— Между прочим, я вызвал ее. На два часа дня.
Застала она нас вдвоем. Остановилась у двери. Посмотрела сначала на Исайкина, потом на меня, как бы спрашивая: а этот-то зачем?
Высокая и худенькая. Зеленоглазая и темноволосая. Довольно славная.
— Садитесь, — сказал Миша.
Села. Напротив него. Положила руку на стол: пальцы длинные, тонкие, неспокойные. Ногти аккуратно подстрижены. Она работала секретарем-машинисткой.
— Следствие будет вести он, — Миша указал на меня.
Она пожала плечами. Мне показалось, с сожалением.
— Здесь все изложено, — сказала.
— Здесь? — я покачал головой. — Здесь ровным счетом ничего.
— Сколько можно об этом говорить или писать?
— Надо все сначала и очень подробно, — сказал я.
Она сидела передо мной. Я видел страдающего человека. И обязан был найти мерзавцев, причинивших это страдание.
Михаил встал и пошел к выходу. Они виделись всего дважды, и он был таким же ей чужим, как и я. Но она проводила его таким взглядом, будто просила остаться, не оставлять ее один на один с чужим человеком. Что-то детское было в ее взгляде.
Время между тем шло, и пора было приниматься за дело. Задавать вопросы, раскапывать чужую беду. Ничего не поделаешь, оба обязаны: она рассказывать, я выслушивать.
Вместо слов беззвучно закапали слезы. Сначала навернулись, а потом кап, кап... Я отвернулся к окну. Стал смотреть на серый дом через переулок. Ждал. Когда успокоилась, повернулся к ней.
— Вы учитесь или работаете? — спросил для начала.
— Работаю и учусь, — и назвала институт.
Вопросов у меня много, ведь, собственно, нет никаких зацепок. В голове сложилась длинная логическая цепочка вопросов. Но я выдергиваю звенья не по порядку.
— С кем вы живете?
— С мамой и сестрой.
— Мама знает?
— Нет... Только сестра. Если бы не она, я бы ни за что не пришла.
Теперь она повернулась к окну. Глаза у нее совершенно сухие.
— Все это ужасно и противно. В том числе и следствие, и суд. — И будто с надеждой спрашивает: — А может, их не найдут? И меня не будут больше вызывать?
— Если вы не захотите помочь, могут и не найти. А надо бы.
— Зачем?
Вопрос вдруг приоткрывает что-то, что трудно было понять. Объясняет ее поведение после того, что произошло. И начинает прорисовываться картина ее ощущений: пока она чувствовала только силу против себя. И зверство негодяев. И упорство сестры, ведь буквально за руку притащила на Петровку. Теперь надо сидеть перед посторонним мужчиной и отвечать на неизбежные вопросы. Отстраниться бы от всего этого, спрятаться!
И ненависть к ним не проглядывает, заглушенная неловкостью, стыдом. Свершилось ужасное, непоправимое, а ненависть не созрела. Одно — омерзение и боль.
Она не разбирается в юриспруденции, и ее мучает, что и само следствие, и предстоящий суд как-то ставят всех на одну доску. И хотя она — потерпевшая, а они — обвиняемые, все равно участники одного процесса. Их процесса. А ей бы не видеть их, как рожи из страшного сна! Никогда! Фамилий не знать! Выше она и ненависти и мести. Кому мстить-то? Подонкам?
Я понял ее состояние и боялся задеть, обидеть неосторожным вопросом. И хотя допрос был крайне необходим, все-таки предложил:
— Может, отложим? — и уже боялся, вдруг согласится.
Она, молодец, не согласилась.
— Нет... Сегодня... Сейчас.
...Все началось с Дома культуры. С вечера строителей. Билет предложила сестра, занятая семейными делами.
После концерта она стояла среди девушек, бордюром окаймлявших фойе, где шли танцы. Как каждая, втайне надеялась на скорое приглашение. Она этого не сказала, но я понимал, не глазеть же пошла в фойе.