— Ну, Полухин, как же дело было?
— Как было, я уже показал.
— Зачитать?
— Дело ваше.
— Гражданин следователь, разрешите, — загорелся вопросом Дашин.
А почему, собственно, не разрешить?
— Задавай.
Дашин резко повернулся к Полухину и, разделяя слова, задал свой вопрос:
— Говорил мне, что живешь с девкой одной, с этой Лидкой, а она с другим спуталась? Ей, мол, все равно, что с одним, что с двумя... Ну, говорил?! Шлюхой, говорил, была, шлюхой и осталась, говорил? Так отомстить, мол, ей надо, перед тем как бросить, говорил?..
Совесть окрашивает щеки, страх дает бледность. Белее мела стал Виктор.
— А она-то честной оказалась, — продолжал Дашин. У него были свои взгляды на мораль. — Сволочь ты, Витя. И перед ней и передо мной!.. Вот и весь мой вопрос, гражданин следователь.
Магнитофоном мы тогда не пользовались. Но их показания я записал дословно. Конечно, отсеял бранные слова.
Разбит, расплющен был Полухин. Соучастником своим. Не стало противоречий в их показаниях. А раз нет противоречий — отпала и необходимость в очной ставке с Лидой. Так хотелось уберечь ее от этих встреч, но Алика пришлось все же предъявить ей для опознания. Без этого нельзя.
Выстроил я несколько парней вдоль стены, Алика в строй ввел. Лида вошла и указала на него. Он стоял молча, молча и протокол подписал.
Субботу закончил допросом Олега. Найди я его раньше, раскрыл бы преступление с другого конца. В каждом клубке, как его преступник ни запутывает, торчит не один конец. Только нащупать надо его, зацепить и разматывать.
Сам Олег в этом деле никакого участия не принимал. Но свидетелем оказался важным. Всю похвальбу Полухина выложил. И повторил на очной ставке в понедельник.
Преступление было раскрыто.
Закончилась первая неделя после отпуска.
В доли секунды
Они были не одни у переезда через полотно железной дороги, молодые милиционеры Николай Бабаев и Дмитрий Данилкин. Были еще люди, хотя время было позднее, густой октябрьский вечер переходил в ночь.
Увидели «Жигули», которые мчались к переезду, виляя из стороны в сторону, и огни фар мелькали, натыкаясь на деревья. Словно никого не было за рулем или водитель был пьян.
Машина не успела проскочить переезд. Перед самым носом опустился длинный полосатый шлагбаум и загородил дорогу, но автомобиль не остановился. Не сбавляя скорости, он резко свернул влево, чтобы объехать препятствие, и вскочил на переезд. Потом метнулся вправо, потому что впереди, закрывая уже левую сторону, повисло второе полосатое бревно. И, не осилив переезд, застрял.
И шел поезд, хотя его еще не было видно. Дрожали рельсы.
Машина попыталась убраться с пути. Визжа колесами, застрявшими в стальной колее, будто в капкане, она метнулась и затихла.
Поезд шел.
Машина, словно подранок, взмахнула крыльями дверок и выпустила двух мужчин — водителя и пассажира. Оба побежали прочь, подальше от нее и от поезда, который уже выходил на прямую, стучал колесами на стыках, посвистывая, предупреждая.
А крылышки так и не сложились.
У переезда засуетились люди, закричали. Те двое, что проворно скрылись в темноте, тоже ведь были рядом. Они недалеко убежали от своей машины. И не только страшно было им, хотя и остались невредимы, и за машину, — прощай, «Жигуль», и за последствия для них, но и любопытно. Один спрятался за толстым деревом, другой за неплотно прикрытой дверью пристанционного туалета. «Машина застрахована, но что будет за это мне?» — метался в мыслях хозяин. А второго разбирало другое: как он ее наподдаст? Так озорники мальчишки кладут на рельсы банки из-под консервов и ждут, что получится, когда пойдут тяжелые колеса. Думали ли они о людях, что были в поезде?
Три огненных глаза росли и, казалось, полыхали не электрическим светом, а ужасом перед неминуемой бедой. Поезд отчаянно свистел.
...На следственном эксперименте, который мне однажды довелось проводить, когда действия людей сопоставлялись с движением электропоезда, все измерялось на секунды, на доли секунд...
Из толпы кричавших людей выскочили и кинулись к машине двое — Бабаев и Данилкин. Ухватились за бампер, стараясь вырвать колеса из стальных челюстей колеи.
Перед самым наездом на них поезд, так им показалось, притих, словно снаряд перед разрывом... И обрушился. Грохотом, крутым ветром, вонью смазки. Брызгаясь песком, искрами, летевшими от тормозивших, скрежетавших колес, словно от точильного диска.