Но они успели. И он уже мимо, мимо, стук, стук, стук, мимо.
И ушел. Только светили красные огоньки последнего вагона, зажатого темнотой.
Полуоглохший Данилкин машинально шарил по земле руками, отыскивая фуражку, и услышал громкий стон. Он повернулся и увидел Бабаева. Тот лежал у самого полотна.
Данилкин опустился на колени перед Бабаевым и приподнял ему голову. Прижал к себе и осторожно провел рукой по лицу и дальше по телу, ощупывая, проверяя, цел ли он. Если бы Данилкину довелось видеть раздавленного поездом человека, когда уже нельзя ни определить, ни угадать, что лежит перед тобой, может быть, оп так бы не испугался, когда увидел лежавшего товарища.
— Коля! Скажи что-нибудь. Ты жив, Коля? — спросил он с тревогой и надеждой.
Бабаев прошептал что-то.
Данилкин огляделся и только тут заметил машину, о которой уже успел забыть. Она стояла невредимая, целехонькая. И вдруг он почувствовал к ней такую ненависть, будто во всем виновата была она, а не те двое, что трусливо покинули ее и где-то прятались.
Подошло несколько любопытных. Данилкин поднял лицо, искаженное жалостью и гневом, и закричал:
— Что вы стоите?! «Скорую» надо!
Кто-то протянул ему фуражку. Кто-то подставил руки и помог осторожно оттащить Бабаева от полотна. И Данилкин сам побежал вызывать «скорую помощь».
Мокрое дело
Удар был страшный, неожиданный. Предательский удар. Торпеда — и та оставляет след, когда идет к кораблю, и, если им управляют ловко, он избегает столкновения. Топляк же несся в бурной и мутной воде Амура, сливаясь с ней, и был совершенно незаметен. Осев книзу комлем, он выглядывал на самую малость.
Моторная лодка «Казанка», словно птица в пенном размахе глади, вдруг присела на миг. И, ломая снежные крылья, погасив их, перевернулась. В осенней ледяной воде оказались люди. Трое мужчин.
Все, что было потом, походило на настоящую рукопашную, когда всё на последнем пределе: силы, страх, отвага. Где каждый и сам по себе и с теми, кто рядом. Один перед врагами и товарищами. Когда любые понятия о человеке, любые качества его уступают двум главным — мужеству и совести. В эти минуты, секунды, а иногда мгновения решается все. После будет поздно и для мертвого, и для живого. И каким человек проявил себя, таким останется в памяти людей. Трусом или героем. И не исправить уже, не доделать, не повторить.
Лодка не вся ушла под воду, как ни тянул ее тяжелый, захлебнувшийся мотор. Она задрала нос и оставила людям только скобу, приваренную спереди. Предложила как искушение. Потому что троим нельзя взяться за нее двумя руками сразу. Каждому можно уцепиться лишь одной рукой. Да и не всем пальцам найдется место. И еще надо дотянуться. А река увлекала, тащила вниз пудовая тяжесть промокшей одежды.
Они дотянулись. И мимо неслись берега.
— Выберемся, ребята! — выкрикнул Владимир Старовойтов. — Обязательно выберемся.
— Я-то ничего... Только, понимаете, плавать... не умею, — проговорил Рогозин, — а вы плывите... Не бойтесь, я продержусь...
А плыть от этого «спасательного круга» надо было немедля. Пока не окаменели от холода мышцы.
— Эх, Сашка, Сашка, а еще рыбак, — без злобы сказал Васильев. — Ладно уж... лично я два раза тонул... Даже с семьей... И сейчас обойдется.
И пошутил:
— Ты, Сашка, не воды, а рыбьей мести боишься... Видишь, я в третий раз тону, а хоть бы что...
У Рогозина стучали зубы. Васильев прочитал в его глазах страшный вопрос. Сказал строго:
— Не дури, Саша!.. Ты что? Не бросим тебя, друг...
Берега проносились в золоте, густой до синевы зелени, багрянце. Старовойтову виделась за ними тайга. Его тайга. Он был не только капитаном милиции и следователем. Еще и охотником, таежным следопытом. Ни один зверь не мог уйти от него. И вспомнилось ему: «Папа, у тебя есть ружье. Зачем тебе еще пистолет? Ты же из него не стреляешь?..»
Пистолет!.. Все они имели при себе пистолеты. Старовойтов, участковый инспектор милиции Васильев, инспектор ОБХСС Рогозин. Не с гитарой катались по Амуру.
«Открыть стрельбу?.. Услышат. Спасут. Обязательно спасут».
Но слишком разные берега. Свой берег если услышит, то придет на помощь, а другой — чужой. С того берега, может, только ждут выстрелов, и кто знает, чем они вдруг обернутся. Нет, нельзя стрелять. И пистолеты висели лишним грузом.
— Крепитесь, ребята, — подбадривал старший лейтенант Васильев.
— Не унывай, братцы! — закричал Старовойтов. — Стрелять нельзя. Давай лучше петь, погромче. Авось услышат свои.