И он стал петь во весь голос. А может, по старой русской привычке — от отчаяния перед явной гибелью.
Они пели громко, чтобы услышали люди и подали помощь. Скользила песня по вихрящейся глади к берегу. Для нее четыреста метров не расстояние. Но захлестывало горло волной. И слова, как камушки, которые бросают мальчишки, подскакивали и тонули. А те, что долетали до берега, падали в кусты, путались в листьях, глохли. Не прошла песня, не услышали люди.
Лодку несло. Уходили берега. «Тропинку бы под ноги. Таежную. Мягкую от листьев. Ступить ногой. Передохнуть...»
Всё под водой. Поверху лишь головы качаются да свинцовые плечи. И три руки со стеклянными пальцами. Расколются и отпадут. И еще накрыла, прижала огромная серая крышка неба. Все огромно, а ты маленький-маленький.
Поздно плыть, но надо. Кому-то уже одной рукой совсем невозможно держаться.
— Ладно, ребята. Снимайте с меня телогрейку. Я плаваю хорошо. Поищу помощь на берегу, — выговорил Старовойтов по буквам. Свело скулы.
— А доплывешь? — спросил Васильев, хотя знал: теперь это почти невозможно. Но они поделили невозможное. Вопрос — единственная поддержка.
— Доплыву. Стаскивай. — Телогрейка сразу ушла под воду.
— Помогай Саше.
Капитан оторвался от лодки, плавучего ледяного островка.
Он плыл медленно, невыносимо долго. Когда осталось не более ста метров, стал зачем-то поднимать руки, будто измерял дно, и Васильев, не отрывавший взгляда, понял, что с ним.
— Плыви, Вася, к нему, — Рогозин еще мог шептать.
Васильев бултыхнулся большим камнем в сторону Старовойтова.
Какое-то время тот еще держался. Не осязая воды, которая то забирала его, то отпускала вдруг, даже выталкивала.
Кадрами сдвинутой киноленты прыгал берег. То свет бил в глаза, то темь наступала. Откуда-то, как обрывки телеграмм, прилетали мысли о самых близких, родных людях. Жене и детях... «Кого-то она спасает сейчас?.. Перевязку... Укол... В его тело не вошла бы ни одна игла. Тепла... Дай мне тепла!.. Ребята на уроках. Тянут руки...»
И он тянул руки. Думал, они высоко-высоко...
Еще взмах. Еще рывок. Васильев поднял глаза. Кругом никого. Только гладь крутится, как кипяток в котле. Старовойтова как не было. Ему стало страшно. От горя и одиночества. И он обернулся назад. К Рогозину.
«Почему так близко лодка? Плыл я или не плыл?»
Он только бил руками. Но сила, которую вкладывал во взмахи, заставляла думать, что он несется.
Рогозин держался на кончиках пальцев. Вот-вот соскользнет. Скорей к нему. Только не оставаться одному.
...Их нашли слишком поздно.
Васильев держался за ручку один. Двумя руками. И хотя был почти без сознания, его оторвали с трудом. С трудом отняли у него и Рогозина. Васильев схватил лейтенанта за ворот телогрейки зубами и застыл. Так в прошедшую войну сжимали зубами концы оборванного взрывом провода связисты. Но Рогозин был уже мертв.
— Юрий Михайлович, дело принимать вам, — сказал начальник следственного отдела Евсеев старшему следователю Мамаю. И добавил непривычно сурово: — И надо сделать все, чтобы преступники не ушли от ответственности.
Подполковник Евсеев не любил громких слов. Он знал, что следователи делали все, чтобы виновные понесли заслуженное наказание, а невиновные не пострадали. Но сейчас был исключительный случай. Дела, которое он поручил капитану Мамаю, не было. Оно утонуло. Вместе с тем, кто расследовал его, собирая по крупицам доказательства.
Малые крупицы в отдельности вместе спаялись в довольно тяжелый слиток. Тяжелый и в прямом смысле. Вот почему, как вспоминал потом инспектор Васильев, капитан Старовойтов загребал не двумя, а одной рукой. И как схватился за лодку одной рукой, так и не менял ее, хотя жег нестерпимый холод, и помощи не просил. Поручил Рогозина Васильеву, а на себя взял чемодан с документами.
Следователь Юрий Мамай правильно понял начальника. Если виновные уйдут от законной кары, это будет не только провал следствия, но и преступлением перед теми, кто их разоблачил и погиб.
Он принял дело, доказательства по которому день за днем искали в Амуре милиционеры, пограничники, матросы, вертолетчики, местные жители. И считал это тяжелое, трудновыполнимое поручение большим доверием и был обязан его оправдать.
...Совхоз строился, нуждался в рабочих руках. Свои услуги предложили «дикие» строители — бригада «шабашников». Это были деловые парни с сильной мускулатурой, но слабо развитым общественным сознанием. Они могли без счета класть кирпич, тесать бесконечные бревна, вязать стальные корзины арматуры. Они способны были работать до седьмого пота. И так же торговаться за каждую лишнюю копейку. Как и все рабочие люди, они садились за стол, вымыв руки. Но все равно оставалась грязь. Ворохов и его соучастник начисляли им зарплату сверх всякой меры. А потом забирали медвежью долю. «Дикари» возвели кое-какие постройки, но совхозу обошлось это в сорок две тысячи рублей.