Так жил и трудился Степан Лохов.
Теперь стоял он в центре ГУМа, спиной к фонтану, и, прищурившись, вглядывался в наивного краснобая, возможно, как думал Лохов, честного человека, который приехал с юга в столицу с большими деньгами за запчастями к своей заезженной, старенькой «Победе». «Наверно, вся из запчастей, вся с миру по нитке. А впрочем, врет небось, что не добывал запчасти окольным путем, — все же подумал Лохов. — И правильно. Я бы тоже умолчал. Об этом не треплют каждому встречному-поперечному». Но так доверчиво, горячо доказывал что-то мужчина, ища поддержки, что у Лохова путалось сочувствие к нему с недоверием. «Такого и обмануть недолго. Смотря на кого нарвется... А может, лишь прикидывается? Да кто его разберет».
А случайный собеседник наседал:
— Ты вот ответь, зачем приехал, что покупать?!
— Я? Да вот, телевизор...
— Еще что?
— «ЗИЛ».
— У тебя что, холодильника нет?
— Есть, «Саратов».
— Зачем же еще второй?
— Мал он. Пищу не впихнешь.
— Убедил. Еще что?
— Ковер жинка велела присмотреть, поширше...
— Один? Два? Три? Десяток?
— Знамо, один.
— Я к этому и вел. Всё по одному предмету. Потому что ты — нормальный покупатель. Иные по десятку ковров заворачивают. Не спорь. Сам видел, даже подсоблял одному. А таким, как ты, не достаются. Куда только милиция смотрит... — И чернявый оглянулся, словно искал милицию. Но милиции поблизости не оказалось, и он стал еще горячее доказывать правоту своих взглядов.
Лохов между тем не стал бы горевать, если бы не достался ему ковер. Был вполне доволен ковром, который тесть, купив на районном базаре за четвертной, от всего сердца подарил им на свадьбу. Тогда Лохов еще не знал настоящую денежную цену ковру и был от души тронут подарком скаредного тестя. Ковер — загляденье: по голубой реке, обрамленной пышной зеленью, плывут один за другим розовые лебеди. На высоком берегу лежит, опершись на пухлый локоток, грудой бело-розовых зефиров пышнотелая дева. И такими глазами-звездами в душу смотрит! Удобный ковер: мухи засидят, сырой тряпкой протер — и опять как новенький. А от шерстяных моль, — знай выколачивай, новая забота...
— Будьте битте любезен!
Кто-то обратился к ним на непонятном языке. Они обернулись и увидели нестарого мужчину в лиловом пиджаке, голубой сорочке и красном галстуке бабочкой. Из верхнего кармашка пиджака высовывался сиреневый уголок платка.
«Не наш человек», — определил Лохов.
— В чем дело? — спросил незнакомца его собеседник.
— Я есть дойч, — ответил тот вежливо и улыбнулся. — Прошу вас мне помогайт.
— Немец он, — сказал чернявый и спросил: — Из какой Германии, восточной, западной?
— Вест Дойч, Мюнхен, — ответил немец.
Лохов хотел отойти, потянул за рукав собеседника, но спросил из любопытства:
— А чего ему надо от нас?
— Мне битте показайт скупка. Где ест она?
— Ах скупка, — понял чернявый и спросил Лохова: — Где тут поблизости имеется скупка?
— Чего продавать? Какую вещь? Скупок нет, есть комиссионные магазины, — сказал Лохов.
— Нихт комиссионен. Унд скупка есть. Для золото, серебро, бриллианты...
— Такие есть, — сказал Лохов. — А что продавать-то?
— Их хабе цвай бриллиант. Надо продавайт унд покупаль майн фрау манто норка. Ферштейн?
— Ого! Бриллианты! — подивились Лохов и его новый знакомый.
— Не удивляйт. Я не ест богатый турист. Это длинный историй.
— Какая же это история? Интересно, — сказал Лохов.
— Валяй рассказывай, — подбодрил туриста чернявый, — если время есть. У тебя есть время, браток?
— Есть, — ответил Лохов, хотя времени у него было в обрез. Покупки не сделаны и ехать далеко.
— Майн мутер имел мама, гроссмутер. Ферштейн?
— Бабушку? — перевел чернявый.
— Яволь. Этот бабучка был балерин. Прима танцерин. Красив женшин, очень красив.
— Красивая у него была бабка, балериной работала, — снова перевел чернявый.
— Бабучка танцевала королевски опер и бил, стыдно сказать, королевски любовниц.
— Это уж как водится, — заметил Лохов.
— И король жениль на английски принцесс, а бабучку бросаль. Она много плакаль, лил слез.
— Вот гад! Поматросил и бросил, — осудил короля чернявый.
— Гад? Что ест гад?
— Плохой человек, — пояснил Лохов.
— Король не ест плохой человек. Король не можно женить на актрис... Бабучка лил слез, падал на танец, ломаль нога...
— Крепостное право, — вздохнул Лохов.
— Яволь. Но король жалел бабучку, имел свиданий, утешаль и дарил ей цвай бриллиант. Ферштейн?